Елена Хаецкая - Я люблю Конана

Я переводила одну за другой повести о Конане (на сей раз говардовские). Переводила с немецкого, но это обстоятельство никого не смущало. Редактор сверял мои переводы с «системными», более близкими к тексту подлинника, но куда менее литературными. Работала я очень быстро, за неделю перевела и отпечатала на машинке больше девяноста страниц. Работа над переводами и возможность неограниченно общаться с единомышленниками делали меня по-настоящему счастливой. Я просыпалась — и скорее бежала к письменному столу. Засыпая, я торопила ночь — скорей бы утро, скорее бы снова взяться за любимое дело!

В свое время я объяснила ребенку, что на рукописях ни в коем случае нельзя рисовать каляки-маляки. Можно только на чистых листах бумаги. Сын Вовка послушно перестал чиркать карандашом по тексту. Но однажды я обнаружила лист, где каляки густо и аккуратно шли по полям и заполняли все пробелы между строчками.

Компьютеры еще не были в ходу. Еще и два года спустя переводчики приносили в издательство рукописи, отпечатанные на машинке. Большинство из нас были молоды, почти у всех дома имелись маленькие дети. И часто рукопись сдавалась исчерченная детскими художествами, залитая чаем, заляпанная кашкой, мятая, даже пожеванная. Смущенные сотрудники говорили: «Тут, вроде бы, текст не пострадал…»

Зимой 1991 года я впервые начала ощущать некую ущербность, неполноценность жанра fantasy. Я по-прежнему глотала книгу за книгой, но что-то постепенно начинало меня беспокоить. Какой-то червячок завелся. Я пыталась разобраться. Писала в дневнике с недоумением: «Где грань между Великой Литературой и бульварщиной? Мистика, приключения, магия, fantasy — разве это…»

Куда, например, отнести Толкина? Я не знала.

Мне позвонил мой одноклассник. Спросил:

— Что ты сейчас читаешь?

Я стала хвастаться:

— Добыла и одолела «Колдовской мир» Андрэ Нортон…

Он сказал с непонятным вздохом:

— А я тут перечитывал Хэмингуэя — «Старик и море»…

И я вдруг ощутила странную, жгучую зависть. Как будто из-за забора глянула на волю. Как будто мне теперь совершенно недоступным стало это наслаждение — снять с полки Хэмингуэя и тоже перечитать «Старика и море»…

В этом разговоре грань, которую я пыталась определить, была четкой и ясно обозначенной: «Колдовской мир» — фуфло и бульварщина, «Старик и море» — литература.

Но как же так?! Откуда это унизительное чувство запертости, чуть ли не посаженности в острог? Ведь именно fantasy меня освободила от рамок условностей и жестких правил игры, диктуемых реализмом!

И все равно… Читаю «Конана» Пола Андерсона — и вижу, что все не так. Читаю Андрэ Нортон — и руки чешутся переписать. Герой, идя в атаку, размышляет о каких-то сложных нюансах своих отношений с героиней. (!!!)

Я пыталась найти выход. Хорошая fantasy. Размышляла над тем, каким должен быть правильный роман о Конане. «Главная ошибка авторов, пишущих о Конане: они не понимают, что такое варвар, — авторитетно писала я тогда. — Варвар — это прежде всего чистота. Целесообразность любого поступка. Варвар всегда равен сам себе, верен себе. Он воспринимает жизнь напрямую, без посредников, без промежуточных звеньев цивилизации. Здесь и сейчас. Мир как он есть, без буферов. Варвар учится — но не изменяется».

Я считала, что если идти «от героя» — в данном случае, от Конана — то все получится.

Катастрофически обстояло дело с «миром» — с тем самым придуманным миром, где действует персонаж (например, «Колдовской мир»). Мир — это нечто отдельное от героя, не-герой. При этом мир неизбежно сильнее героя и ему противодействует. А в большинстве книг-fantasy мир не просто представляет собою ограниченный набор отдельных предметов, помещенных в некое безвоздушное пространство, — там его просто нет, а есть только герой и амбиции автора. Отсюда и неизбежный перекос: герой ощутимо сильнее мира. Мир не то что противодействовать — он и вякать-то решается с опаской…

Тем временем в «Северо-Западе» решились издать три переведенных мною еще во времена «Апокрифа» романа о Конане — «Черный камень Аманара», «Четыре стихии» и «Врата Аль-Киира». Я страстно мечтала об этом. Почему-то мне было очень важно, чтобы именно «мой» Конан был напечатан в России первым.

Однако меня опередили. В самом начале издательского бума образовалась газетная серия фантастики и детектива — «Фантакрим». Поначалу это были маленькие, с ладонь, книжки, содержащие один-два рассказика. Эти книжки складывались из газетного листка и вырезались, а потом сшивались. Оформление их было чудовищным, но стоили они недорого, везде продавались и быстро раскупались. Потом «Фантакрим» вдруг выпустил одну за другой несколько книжек в твердом переплете — детектив «Гроб из Гонконга» с какими-то мертвыми ногами, торчащими с обложки прямо читателю, мягко говоря, в морду, и роман о Конане. На обложке книги о Конане была помещена фотография какого-то абсолютно краснокожего существа невнятного пола. По слухам, книга была переведена не с английского и даже не с немецкого, а с польского.