А вновь предлагаемые способы чтения старых стихов сужают поэта, меняют его читательскую судьбу, отнимают что-то от нас.
Я говорю об оде «Вольность», которую называют также «Свобода».
Заметка, которую вы читаете, это еще предисловие.
Прежде чем приступить к статье, я должен оправдаться. Я попытаюсь в ней защищаться чужими дли меня методами, потому что я хочу быть понятным и теми людьми, которые сейчас толкуют по-новому Пушкина.
Поэтому, прежде всего, я напоминаю им о том, что для Пушкина имя Наполеона было связано не только с именем Петра, но и с именем Робеспьера.
Я скажу наперед, что Пушкин к концу своей жизни связывал еще три имени – Петр, Разин, Пугачев.
Теперь будем говорить об оде «Вольность».
В своих воспоминаниях Ф. Ф. Вигель так описывает создание этого стихотворения:
«Из людей, которые были старее его, всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых. Они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, то есть к меньшому, Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой, тогда забвению брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи. Он по матери происходил от араба, генерала Ганнибала, и гибкостью членов, быстротой телодвижений несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки. С этим проворством вдруг вскочил он на большой длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Стихи были хороши, но не превосходны… Окончив, он показал их, и, не знаю почему, назвал их одой на «Свободу». Об этом экспромте скоро забыли, и сомневаюсь, чтоб он много ходил по рукам. Ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда» («Воспоминании Вигеля», т. III, M., 1866, стр. 84).
Ода была записана Пушкиным при допросе, и на беловом автографе он поставил на ней дату 1817 г.
Восьмая строфа этой оды особенно знаменита:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
(А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в шести томах, 3-е изд., Госуд. изд. «Художественная литература», М. – Л., 1935, т. I, стр. 292.)
Эта строфа всегда воспринималась как обращение к российскому императору.
На одном из заседаний Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности студент Илья Фейнберг-Самойлов (было это в марте 1929 г.) прочел доклад о том, что обычное понимание строфы неверно, и привел ряд доказательств.
В седьмой строфе написано:
Молчит закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.
К этой строфе Пушкин сделал примечание:
«Наполеонова порфира, замечания для В. Л. Пушкина, моего дяди (родного)».
Кроме того, Пушкин называл в черновике оды «На смерть Наполеона» умершего императора злодеем и страшилищем вселенной.
Правда, в оде «Наполеон» Пушкин отбросил все эти характеристики, данные в черновике, взяв для образа Наполеона иное толкование.
Положение строфы восьмой между строфою о смерти Людовика и строфою, начинающейся словами:
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает, —
тоже позволяет считать, что эта строфа заканчивает, так сказать, иностранную часть оды, что здесь после смерти Людовика описано царствование Наполеона, а после этого идет переход к России.
Доклад Фейнберга был выслушан, был одобрен М. А. Цявловским; напечатан не был, обсужден тоже не был.
В пушкинском однотомнике, изданном сейчас под редакцией Б. В. Томашевского, эта мысль, аргументированная в 1929 г., уже превратилась – через семь лет – в пушкинианскую аксиому.
Б. В. Томашевский дал к строфе примечание: «Отношение к Наполеону как к «самовластительному злодею» характерно для эпохи после войны 1812 г.»
То же сделано в издании «Академии». [1]
Пушкин называл Наполеона великим человеком и говорил:
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
(«Наполеон», 1821 г.)
Для Пушкина эти строки выражали не новое отношение к Наполеону, а старое.
К строфе он дал примечание в письме к Вяземскому:
«Эта строфа ныне не имеет смысла, но она написана в начале 1821 г.; впрочем, это мой последний либеральный бред, я закаялся…» (1823 г.).
Читать дальше