Эдуард Бабаев - «Анна Каренина» Л. Н. Толстого

А отношения их друг к другу, отношение человека к человеку и общественное отношение к человеку — это область сложнейших чувств, страстей, надежд и разочарований, где ничего нельзя предвосхитить, а часто и ничего нельзя исправить. Вот почему «все счастливые семьи похожи друг на друга», но «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Толстой не был разрушителем семейного начала. Он хотел найти залоги и истоки возрождения семейного начала в жизни патриархального крестьянства.

Во время сенокоса Левина поражает отношение Ивана Парменова к жене. Она «вскидывала навилину высоко на воз. Иван поспешно, видимо стараясь избавить ее от всякой минуты лишнего труда, подхватывал, широко раскрывая руки, подаваемую охапку и расправлял ее на возу». «В выражениях обоих лиц была видна сильная, молодая, недавно проснувшаяся любовь». «Левин часто любовался на эту жизнь, — пишет Толстой, — часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этой жизнью…»

Любовь была счастливым открытием Левина так же, как печальным откровением Каренина было сознание того, что любви больше нет. Ее нет и в новой, «незаконной семье» Вронского. «Я как чужая здесь», — признается Анна, занося свой шлейф, чтобы миновать игрушки у детской комнаты. Нет любви и в семействе Облонских. «Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских…»

На этом фоне жизни, утратившей смысл любви, особенно значительными были тревоги Левина. Ему приходит мысль, что «от него зависит переменить ту столь тягостную праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую, общую и прелестную жизнь», которую он впервые понял, глядя на Ивана Парменова во время сенокоса.

Но Левин понимает и то, что переменить свою жизнь не так-то просто и это дело зависит не от его только личного желания. «Ну, как я это сделаю? — размышляет он. — Как я сделаю это? — И тут ничего ясного ему не представлялось. — Иметь жену? Иметь работу и необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это?»

Это был целый ряд утопических проектов Левина. Он был прежде всего мечтателем. Ничего из того, что привлекало его, он не осуществил. Но он почувствовал необходимость перемен, а это уже была его большая победа.

Великие утопии всегда указывают на те идеальные цели, к которым стремится человек, и на те реальные опасности, которых он желает избегнуть. Левин стремился к «общему согласию, довольству», искал «связи интересов». Ему казалось, что из упадка дворянской цивилизации есть еще выход в широкое море патриархальной народности. Его пугала новая буржуазная цивилизация с ее холодным расчетом, корыстными целями потребления и приобретения громадных состояний, борьбой всех против всех.

«Это зло — приобретение громадных состояний без труда», — говорит Левин о железнодорожных концессиях. Вот почему его так привлекал идеал общей, трудовой, честной жизни.

И Толстой создает утопию крестьянской жизни. В сцене с Иваном Парменовым появляется некий идеальный знак чистой утопии — перламутровая раковина-облако на чистом романтическом ночном небе. Это был знак мечты Левина и его надежды, в которую он хотел верить всеми силами души.

«Как красиво! — подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на середине неба. — Как все прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не было — только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь».

Но Толстой был слишком умен, чтобы не понимать, что мечты Левина, как бы они ни были прекрасны, есть все же идеальные побуждения высокой души, а жизнь идет своим путем. И Левин после прекрасной ночи, проведенной им на стоге сена, с рассветом почувствовал вдруг свое одиночество и увидел вокруг себя «пустые поля».

«Он взглянул на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер все умельчающихся и умельчающихся барашков…»