Иван Леонтьев-Щеглов - Нескромные догадки

весьма сродни настроению Ипполита. Вообще ощущение личной ссылки, пережитой Пушкиным, играет не последнюю роль в первой сцене «Каменного гостя»… Например, декабрьская попытка Пушкина явиться самовольно в столицу из Михайловского явно нашла отражение в словах Лепорелло:

Иду далее. Дон Жуан вспоминает о своих любовных приключениях — и на первом месте Инеза…

вздыхает задумчиво Дон Жуан. Не нахожу препятствия, почему бы этот глубокий вздох, исходящий из самого сердца, не отнести по адресу красавицы Ризнич, так много заставлявшей страдать поэта от ревности, имя которой он обессмертил двумя перлами поэзии («Для берегов отчизны дальной», «На смерть Ризнич»). Возьмем теперь из сокровищницы воспоминаний Льва Павлищева отрывок характерной беседы между Пушкиным и его сестрой Ольгой Павлищевой (беседа происходила за год до женитьбы Пушкина). Сестра уверяет поэта, что он до сих пор не испытал искренней любви и что все его увлечения были капризы, восхищения, все, что угодно, но не искренняя любовь… и тоска его по Ризнич тоже временная… И вот подлинные слова поэта: «Никогда, мне кажется, я не в состоянии забыть мою любовь к этой прелестной одесской итальянке… Бедная Ризнич! Никого я так не ревновал, как ее, когда в моем присутствии, что мне было хуже ножа, она кокетничала с другим; а раз если никого так сильно не ревновал, то и никого так сильно не любил… Любовь, по-моему, измеряется ревностью. А ревновал я ее, быть может, и неосновательно. Никого, никого так искренно до сих пор не любил»… И далее: «Что там ни говори, сестра, без глубокой печали не могу вспомнить о бедной Ризнич!»

Опять реальный факт. Богатый помещик Собаньский, с которым Ризнич уехала из Одессы в Вену, как известно, скоро ее бросил, и она умерла в нищете и одиночестве. Лишь в описании наружности Ризнич поэт как бы преднамеренно отступает от оригинала, сливая описательные черты с воспоминанием о Екатерине Раевской, умершей в чахотке. И Ризнич и Раевская, по-видимому, были предметом наиболее глубокого увлечения поэта:

Но Лепорелло (так же, как и сестра поэта) относится скептически к тоске Дон Жуана по Инезе…

Лепорелло.Что ж, вслед за ней другие были.

Дон Гуан.Правда.

Лепорелло.А живы будем, будут и другие.

Дон Гуан.И то.

Лепорелло.Теперь которую в Мадрите

Отыскивать мы будем?

Дон Гуан.О, Лауру!

Я прямо к ней бегу являться.

И вот опять живой список. Характер Лауры, веселой, легкомысленной, живущей одной любовью и не думающей о завтрашнем дне, кружащей головы испанским грандам, одинаково и мрачному Дон Карлосу и жизнерадостному Дон Жуану, как нельзя более сходен с характером тригорской Лауры А.П. Керн, стоит только перенестись воображением из комнаты Лауры в окрестности Тригорского. Там — та же гитара, то же пение, те же восторги веселой компании, и только вместо испанского романса Лаура-Керн очаровательно поет романс Козлова на голос венецианской баркароллы. А.П. Керн, в которую Пушкин так страстно влюбился в Тригорском, которой, несмотря на это, не раз изменял и которую затем посещал в Петербурге, уже женатый, как «только друг», когда она впала в нужду, вполне могла применить к нему слова Лауры, относящиеся к Дон Жуану… Гости восхищаются пением Лауры:

Лаура. Дон Гуана.

(Что касается Дон Карлоса, мрачный силуэт которого весьма сродни меланхолической фигуре поэта Боратынского, он мог быть в то же время двойником самого Пушкина, символически отразив его тогдашний мрачный взгляд на жизнь с непрестанной мыслью о смерти и бренности всего земного!)

Но вот на сцену появляется Донна Анна… Под черным покрывалом Дон Жуан не мог разглядеть ее вполне, но успел заметить маленькую ножку — и уже в восторге, совершенно как Пушкин, питавший, как известно, непреодолимую слабость к маленькой женской ножке, не раз им воспетой. Но хотя Пушкин и увлекался маленькими ножками, у него была слишком умная голова, чтоб не сознавать про себя, что, беря в жены женщину светскую, избалованную, вдобавок редкую красавицу, он ставит на карту свою будущность как поэта. И проникновение поэта на ухо подсказывает ему, что эта женитьба как бы последний пир его жизни, и Каменный гость — смерть, может быть, уже недалеко от его житейского порога!.. Денежная запутанность, строгие заветы великого призвания, невольно попираемые ради личного, весьма сомнительного, счастья, наконец, болезненные припадки ревности, которым поэт был подвержен, — все это сулило весьма неутешительную перспективу. Но, вы знаете, есть одно предательское русское слово — слово «наплевать». Ну и пускай смерть… наплевать! Зато наслажусь вволю… «Эй, Лепорелло… ступай, зови ее на ужин!» И потом чисто художническая черта: