Михаил Драгомиров - Австро-прусская война. 1866 год

При меньшей решительности Бисмарка и при менее ясном понимании того, чего Пруссия может ожидать от сейма, подобное заявление, может быть, несколько и запугало бы пруссаков; но Бисмарк, став на ту точку, что призвание Пруссии заключается в объединении Германии, видел совершенно ясно, что, кроме оппозиции, ничего и не может встретить в сейме. Главное, чего Пруссия могла опасаться в случае открытого столкновения, это, конечно, иностранного, и именно французского, вмешательства; но с этой стороны Бисмарк обставил себя превосходно. Он умел усыпить французский кабинет, не связав себя в то же время никакими положительными обязательствами. Может быть, это ему и не удалось бы, если бы не общераспространенное во Франции убеждение, что пруссаки будут побиты в случае столкновения с австрийцами. При этом убеждении французскому кабинету не только не было интереса останавливать пруссаков, а, напротив, представлялось выгодным по возможности расположить их к столкновению. Предполагая неудачный исход этого последнего, можно было бы явиться посредником в самую критическую минуту, конечно, за известное вознаграждение со стороны Рейна. Правда, это только гипотеза; но мы не можем объяснить себе того спокойно-созерцательного положения, в котором оставались во Франции до самой кениггрецской битвы, ничем иным, как только тем, что там рассчитывали на поражение пруссаков. Не менее ловко обставил себя Бисмарк и с другой весьма важной в наше время стороны: со стороны так называемого общественного мнения. Что это в наше время большая сила — в том и спора быть не может; но что оно бывает нередко силой слепой, которую можно направить газетами в какую угодно сторону, то это тоже едва ли подлежит сомнению. Пусть припомнят, как ловко, при помощи французских газет, было подготовлено общественное мнение Западной Европы против нас в эпоху польского восстания, и, вероятно, согласятся с нами.

Пруссаки, предпринимая завоевания, и притом в центре Европы, распорядились так ловко, что об этом французские газеты почти не говорили в момент исполнения; а когда некоторые из них начали кричать, дело было уже покончено.

Итак, и правительство, и общественное мнение во Франции если не восторгались, то, во всяком случае, и не перечили стремлениям Пруссии, тем более что исход их никому и в голову не мог придти.

И в этом случае нельзя не отдать справедливости гениальной ловкости, с какой Бисмарк умел обставиться со всех сторон. Всем памятно, вероятно, как, при начале столкновения, говорили, что оно затевается для того только, чтобы отвлечь внимание пруссаков от внутренних дел; сами пруссаки верили в это; вероятно, по личному опыту, верили в это также и во Франции. При такой обстановке, кому же могло придти в голову, что дело окончится слитием большей части Германии?

Обратимся к Шлезвиг-Голштейну. Столкновения между австрийскими представителями власти и прусскими шли своим чередом. Они были неизбежны, ибо Пруссии хотелось во что бы то ни стало овладеть герцогствами, хотя бы даже и с ограничениями; Австрии же хотелось не допустить этого захвата, в какой бы он форме ни состоялся.

Это должно было заставить антагонистов войти в новые переговоры. В искреннем расположении уладить дело не было недостатка, доказательством чего служит то, что государи Пруссии и Австрии лично съехались для соглашения в Гаштейн; но рядом с этим расположением было не менее, если не более, сильно и стремление с каждой стороны добиться задушевных своих целей, диаметрально противоположных друг другу.

Тем не менее соглашение, хотя призрачное только, состоялось в форме гаштейнского трактата, ратификованного 20 августа 1865 г.

Для Пруссии он был положительной победой, ибо сводил Австрию с точки той строгой последовательности основным постановлениям Германского Союза, которой до того она старалась держаться.

По этому трактату управление герцогствами было разделено между Пруссией и Австрией: первая взяла Шлезвиг, вторая Голштейн; но вместе с тем в принципе признавалась общность владетельных прав обеих держав надо всей завоеванной территорией. Пруссия и Австрия обязывались в то же время предъявить сейму о необходимости заведения союзного флота, а в ожидании утверждения этого предложения со стороны германского сейма кильской гаванью могут пользоваться одинаково как прусский, так и австрийский флот [2] Только как было попасть последнему в эту гавань? ; но командование, полицейский надзор и все территориальные права, необходимые для всестороннего обеспечения этой гавани, предоставляются Пруссии. Остальные пункты касаются этапных дорог для Пруссии по Голштейну, телеграфных линий и железных дорог, объявления Рендсбурга союзной крепостью, устройства северного канала; последний пункт, относительно герцога Лауэнбургского, гласил, что император австрийский передает свои права на него королю прусскому за 2 500 000 талеров. Таким образом, присоединение земли, составлявшей собственность Германского Союза, началось.