Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

Между тем право вставать как можно позже являлось своего рода признаком аристократизма, отделявшим неслужащего дворянина не только от простонародья или собратьев, тянущих фрунтовую лямку, но и от деревенского помещика-хозяина. Мода вставать как можно позже восходила к французской аристократии "старого режима" и была занесена в Россию эмигрантами-роялистами. Парижские светские дамы предреволюционной поры гордились тем, что никогда не видели солнца: просыпаясь на закате, они ложились в постель перед восходом. День начинался с вечера и кончался в утренних сумерках. Ж. Сорэн в комедии "Нравы нашего времени" изобразил диалог между буржуа и аристократкой. Первый восхваляет прелести солнечного дня и слышит ответ: "Фи, месье, это неблагородное удовольствие: солнце — это лишь для черни!" (ср.: Иванов Ив. Политическая роль французского театра в связи с философией XVIII века. — "Учен. зап. Моск. ун-та", 1895. Отд-ние историко-филол., вып. XXII, с. 430). Просыпаться позже, чем другие люди света, имело такое же значение, как являться на бал позже других. Отсюда сюжет типичного анекдота о том, как служака-военный застает своего сибарита-подчиненного в утреннем дезабилье (вполне естественном для светского человека, но стыдном для военного) и в таком виде водит его по лагерю или Петербургу на потеху зрителям. Анекдоты такого рода прикреплялись и к Суворову, и к Румянцеву, и к Павлу I, и к вел. кн. Константину. Жертвами их в этих рассказах оказывались офицеры-аристократы. В свете сказанного, вероятно, проясняется странная причуда княгини Авдотьи Голицыной, прозванной "Princesse Nocturne" (nocturne (франц.) означает «ночная» и, как существительное, — «ночная бабочка»). "Ночная княгиня", проживавшая в особняке на Миллионной, — красавица, "обворожительная как свобода" (Вяземский), предмет увлечений П и Вяземского, — никогда не появлялась при дневном свете и никогда не видела солнца. Собирая в своем особняке утонченное и либеральное общество, она принимала только ночью. Это вызвало при Николае I даже тревогу Третьего отделения: "Княгиня Голицына, жительствующая в собственном доме, что в Большой Миллионной, которая, как уже по известности, имеет обыкновение спать днем, а ночью занимается компаниями, — и такое употребление времени относится к большому подозрению, ибо бывают в сие время особенные занятия какими-то тайными делами…" (Модзалевский Б. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925, с. 79). К дому Голицыной был приставлен тайный агент. Опасения эти, несмотря на неуклюжесть полицейских преувеличений, не были совсем лишены оснований: в обстановке аракчеевщины, под властью "венчанного солдата", аристократическая партикулярность приобретала оттенок независимости, заметный, хотя и терпимый при Александре I и превращавшийся почти в крамолу при его преемнике.

Утренний туалет и чашка кофе или чаю сменялись к двум-трем часам дня прогулкой. Прогулка пешком, верхом или в коляске занимала час-два. Излюбленными местами гуляний петербургских франтов в 1810 — 1820-х гг. были Невский проспект и Английская набережная Невы. Прогуливались также по Адмиралтейскому бульвару, который был в три аллеи насажен в начале XIX в. на месте обновленного при Павле гласиса Адмиралтейства (гласис — насыпь перед рвом). [15] Название Невского проспекта «бульваром» представляло собой жаргонизм из языка петербургского щеголя, поскольку являлось перенесением названия модного места гуляний в Париже (ср.: "…после обеда все пойдем в Тюллери или на Булевар…" — Волков Д . Воспитание. — Российский феатр, т. XXI. СПб., 1788, с. 120; "Спектакли там <���в Париже. — Ю. Л.> везде и jusques на Булеваре!" — Хвостов Д . Русский парижанец. — Российский феатр, т. XV. СПб., 1787, с. 180). Ср. для средних веков аналогичные уподобления типа "Новый Иерусалим" под Москвой или название «Бродвей» («Брод») для Невского проспекта между Литейным и Садовой в более позднее время.

Ежедневная прогулка Александра I повлияла на то, что модное дневное гуляние проходило по определенному маршруту. "В час полудни он выходил из Зимнего дворца, следовал по Дворцовой набережной, у Прачешного моста поворачивал по Фонтанке до Аничковского моста <���…> Затем государь возвращался к себе Невским проспектом. Прогулка повторялась каждый день и называлась le tour impérial <���императорский круг. — Ю. Л.>. Какая бы ни была погода, государь шел в одном сюртуке…" (Воспоминания гр. В. А. Соллогуба. — В кн.: Помещичья Россия… с. 91). Император, как правило, прогуливался без сопровождающих лиц, разглядывая дам в лорнет (он был близорук) и отвечая на поклоны прохожих. Толпа в эти часы состояла из чиновников, чья служба носила фиктивный или полуфиктивный характер. Они, естественно, могли заполнять в присутственные часы Невский, наряду с гуляющими дамами, приезжими из провинции и неслужащими франтами. Именно в эти часы Онегин гулял по «бульвару». [16] Б. Иванов, автор романа "Даль свободного романа", заставил Онегина гулять по Биржевой набережной между кипами товаров и прямо на улице поедать устриц из только что открытой голландцем бочки, запивая их портером (Иванов Б. Даль свободного романа. М.-Л., 1959, с. 106–110). Вся эта нелепая сцена непосредственно списана из книги М. И. Пыляева "Старый Петербург" (СПб., 1909, с. 419). Однако Пыляев, говоря о "всеобщем сходбище" и о том, что "прибытие первого иностранного корабля" составляло "эпоху в жизни петербуржца", не уточняет, какого круга и общественного положения люди "пресыщались устрицами" под открытым небом. Конечно, решительно невозможно представить себе светского человека 1810-х гг., воспитанника аббата-эмигранта, жующим на улице в обществе ремесленников и запивающим еду портером. Если что-либо в этом роде и возможно было как шалость с друзьями после разгульной ночи, то считать это регулярным времяпровождением (ивановский Евгений еще хвастается им вечером в кругу светских дам!) — приблизительно то же самое, что считать, что Пьер Безухов, проснувшись утром, деловито отправлялся купать квартального, привязав его к медведю, а вечером рассказывал об этом в кругу восторженных дам. Комбинируя отрывки из разных источников, Б. Иванов не обнаруживает, однако, понимания изображаемого им времени. К сожалению, надерганные им поверхностные сведения выдаются иногда за "знание быта пушкинской эпохи" (См. сб. Русская литература в историко-функциональном освещении. М. 1979, с. 294).