Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 3

Один из сверкающих осколков этого самоцветного дара — портрет Валерия Брюсова. Он создан в 1906 году в больнице душевнобольных доктора Ф. А. Усольцева.

Уже во время первого сеанса, как рассказывает поэт, портрет был совершенен. Он выражает глубокую скорбь, что не было фотографа, чтобы запечатлеть этот необычный по экспрессии и сходству портрет. Позже, за несколько сеансов Врубель несколько раз переделывал холст. А в один несчастливый миг решил смыть фон, который изображал куст сирени. Следы этого поступка — частично смытый затылок.

Врубель говорил с особой любовью об Италии. Картины Венеции, других городов, скульптур, деталей архитектуры возникали из его уст с необычной щемящей яркостью.

Врубель показывал свои давно задуманные и начатые картины «Путники, идущие в Эммаус» и «Видение пророка Иезе-киля». Но он к ним больше не прикасался, таким образом портрет Брюсова стал последней работой гениального, но несчастного художника.

Во время одного из сеансов он спросил поэта:

— Вы ничего не слышите?

— Нет, ничего, ровно ничего.

Пропустив несколько мгновений, художник произнес:

— А мне вот кажутся голоса… Я думаю, что это говорит Робеспьер…

Прождав немного времени, он задумчиво сказал:

— Возможно, это галлюцинации…

Так в таком страшном и страннном мире прозвучал последний аккорд редкого по единству, музыкальности и своеобычности творчества Врубеля, жившего всю жизнь в мире грез и жестоких реалий…

П. Кузнецов. Мираж в степи.

Он, сам того не осознавая, интуитивно сопротивляясь серым и тяжким будням, создавал единственные в мировом искусстве врубелевские кристаллы прекрасного.

Петр Иванович Львов — прекрасный рисовальщик, простодушный и честный человек, рассказывал мне:

— Я всегда мучился с композицией, — начал повествование Львов, наморщив лоб и поглаживая бритую голову. — И вот в Училище живописи, ваяния и зодчества я иногда допоздна засиживался, пытаясь «от себя» придумать картинку. Ничего не клеилось… И вот как-то уже стемнело. Я на огцупь брел по пустому коридору Училища. Тихо. Где-то капала вода из крана. Вдруг слышу странный звук, мелодичный и протяжный: «пи-и, пи-и». Подхожу ближе к дверям одной из мастерских. Звук еще громче. Открываю дверь. В сумерках на полу еле видна сидячая фигура. Гляжу: Паша Кузнецов. Присел на корточки и тянет за веревочку от крышки вентилятора. Вот откуда и звук «пи-и…

— Паша, ты чего здесь?

— Ты послушай, какая поэзия, Петя!

Он при мне дернул за веревочку, и снова прозвучало странное и загадочное «пи-и, пи-и».

— Какая лирика! — воскликнул Павел».

Этот немудреный рассказ, относящийся, наверное, ко времени учебы в Училище (годам 1903–1904), говорит о незаурядной способности Павла Кузнецова видеть и слышать поэзию в вещах, казалось, самых обыденных. Может быть, он слыл даже немного чудаком среди своих сверстников, но это была не беда.

Павел Варфоломеевич Кузнецов принадлежал к плеяде талантливых саратовцев, среди которых особо выделялся Бори-сов-Мусатов — художник редчайшего лирического дарования, колорист и композитор. Его влияние испытывали многие молодые мастера, среди них был и Кузнецов.

Когда он окончил Училище, то заявил о себе как о незаурядном живописце. Его работы стали экспонироваться на выставках, а имя стало известным в мире искусства.

Л. Бакст. Саломея.

Подлинный расцвет его творчества связан с «Голубой розой» — союзом единомышленников, символистами. Вот как их описывает Андрей Белый:

«Эти художники (Сарьян, Сапунов, Крымов, Судейкин, Кузнецов, Ларионов и др. — И. Д.) к нам приходили со стайкой молоденьких женщин… Они отличались умом от алмазных купчих, разбросавших свое состояние на волосы, руки и плечи… Был жив и умен Кузнецов, развивавший традиции экстравагантных порывов, мне помнится он в желтом, талия с перехватом; старообразное, но интересное умною игрою лицо — чуть-чуть песье…»

Павел Кузнецов писал темперой. Его мягко сгармонирован-ные, блекло-голубоватые теплые холсты звучали нежно и музыкально.

Новые мотивы обрел мастер, уехав в южные степи.

Лев Бакст почувствовал переломность этого момента в творчестве живописца, характерного для всех голуборозовцев. Он говорил: «Новый вкус идет к форме неиспользованной, примитивной, к деревенскому столу, подсоленной краюхе хлеба. Будущая живопись начнется с ненависти к старой, чтобы вырастить поколение новых художников…»