Ян Парандовский - Петрарка

В Карпантра восьмилетний Франческо начал учиться. Уроки так называемого trivium 2, куда входили грамматика, диалектика и риторика, преподавал ему старый почтенный Конвеневоле да Прато, скромный бакалавр, имя которого прошло сквозь века на крыльях славы его ученика. Даже в старости Петрарка с волнением вспоминал те счастливые годы, когда учитель разнообразил латынь странствиями по чудесным окрестностям. Петракколо также любил дальние прогулки. Однажды они отправились к истокам реки Сорг. "Помню как сегодня, писал Петрарка на склоне лет, - взволнованный красотой пейзажа, я закричал в мальчишеском восторге: "Вот место, которое отвечает моей душе, я готов предпочесть его большим городам, если мне будет дано когда-нибудь жить здесь!"

1 Локетек, Владислав (1260-1333), с 1320 г. - польский король.

2 Три начальные науки из числа "семи свободных искусств".

Отец хотел, чтобы сын стал юристом, и отправил его учиться, сперва в Монпелье, потом в Болонью. Но Петрарка так и не смог преодолеть отвращения к юриспруденции даже в Болонье, где в древнем университете в то время преподавала ученая и прекрасная Новелла, она была столь прекрасна, что вынуждена была читать лекции за ширмой, чтобы красота ее не отвлекала внимания слушателей. Единственным его утешением была дружба. Его коллегами, кроме брата Джерардо, были Агапито Колонна, Гвидо Сеттимо, Томмазо Калориа из Мессины, дружбу с которыми он пронес через всю свою жизнь.

"Эти занятия отняли у меня семь лет", - жаловался Петрарка в старости. Он был не первый и не последний поэт, кому лекции по юриспруденции казались скучными и неинтересными, не первый и не последний, у кого родители хотели выбить из головы поэтические забавы. Нотариус Петракколо, узнав, что, не в меру увлекшись поэзией, сын забросил пандекты, в порыве гнева швырнул в огонь его книги, сохранив только Вергилия и Цицерона, которых сам боготворил.

Петрарка настолько овладел юриспруденцией, что однажды взялся выступить защитником по делу своего друга Аццо да Корреджо и выиграл процесс. Однако успех вовсе не вдохновил юношу, это было единственное его выступление в качестве адвоката. "Я не умел, - говорит Петрарка, - жить нечестно, а сделавшись юристом, не смог бы оставаться честным человеком, если б не хотел при этом прослыть простаком и невеждой".

Навсегда остался Петрарка верен своим убеждениям. Юристов он считал шарлатанами, а их науку - собранием бездушных формул, пригодных лишь для выманивания денег у честных людей. В тот век, когда юриспруденция приносила столько всяческих почестей, это было необычное и смелое суждение. Кто же в Авиньоне не знал этих чванливых, разодетых в золото и бархат господ, которым нужно было уступать дорогу? Ничто не могло доставить Петрарке большего удовольствия, чем возможность показать невежество этих гордецов, - об этом красноречиво свидетельствует известное письмо, в котором поэт с едкой иронией обращается к своему старому учителю Джованни д'Андреа. Идеалом Петрарки были юридические науки, основанные на философии и красноречии. Он был чуть ли не единственным в те времена, кто осознал величие римского права и значительность труда, проделанного коллегией Юстиниана. "Право наших отцов, - говорил он,- детище глубокой и ясной мысли, нами не понято и предано забвению".

Когда же Петрарка не мог уклониться от публичных выступлений ссылками на свои убеждения, которых, в сущности, толком никто не понимал, он оправдывался попросту тем, что от природы, мол, склонен к одиночеству и шум судебных заседаний ему претит. Он вздрагивал при одном лишь виде кафедры. Однако одиночество было еще недоступно ему, сверстнику дерзких авиньонских школяров, которые могли вогнать в гроб любого из сановников, заботившихся о спокойствии в городе. Вооруженные, несмотря на суровые запреты, юнцы эти были грозой домов и улиц. Петрарка, правда, всячески избегал встреч с ними.

Вернувшись из Болоньи, Петрарка вместе с братом окунулся в светскую жизнь и, как он сам писал спустя много лет, "следовал скорее требованиям моды, нежели скромности и добродетели". Мы видим его среди авиньонских франтов в платье до пят, стянутом в поясе, в альмузии - пелерине с капюшоном, в епанче с широкими рукавами, в шляпе набекрень, украшенной жемчугом, цветами, перьями, даже колокольчиком; с маленьким мечом в кожаных ножнах у пояса, кошельком и приборами для письма в роговой оправе. Длинные волосы были уложены в локоны, и Петрарка вспоминает, сколько раз в течение дня приходилось их снова укладывать, чтобы не вызвать возмущения в изысканном обществе. "Я был не слишком силен, - описывает Петрарка себя на двадцатом году жизни, - но довольно ловок; не особенно красив, но все же приятной наружности; у меня был свежий, несколько смуглый цвет лица, живые глаза, быстрый взгляд".