Медеу Сарсекеев: Каныш Сатпаев

В учебной программе училища были предусмотрены также и уроки физического воспитания. Правда, спортивного инвентаря почти не было; училище обратилось за помощью к местным толстосумам, но туда, где не пахло барышами, никто не хотел вкладывать деньги. Тогда Владимир Никанорович Терентьев, преподаватель физкультуры, неистощимый выдумщик, нашел выход из положения. Школьный двор, обычно пустующий, был сдан под склад для строящегося узла Южно-Сибирской железной дороги, а на деньги, вырученные за аренду, куплено все необходимое не только для занятий спортом, но и для других нужд училища.

Так появились гимнастические снаряды, лыжи, коньки. Зимой на берегу Иртыша заливали каток. Стараниями того же Владимира Никаноровича воспитанники училища получили разрешение в дневное время бесплатно посещать каток.

С наступлением лета Каныш возвращался в аул. К дню окончания учебы за ним приезжал кто-либо из взрослых, чаще других Бапай Тенизбайулы. Он отличался суровым видом и силой. В ауле говорили о нем: «С Бапаем в любую даль не страшно ехать, он в обиду не даст». Ведь в то далекое время степь была небезопасна для путника. При всей своей силе и внешней неприветливости дядя Бапай слыл незлобивым и занятным собеседником. С ним хорошо коротать время в дороге: то расскажет что-нибудь смешное, то затянет бесконечную песню. И каждый раз обязательно спросит: «Что-то надолго затянулось твое учение в городе, Каныш-жан. Скоро ли конец?» — «Не скоро, дядя. Окончу эту школу, пойду в другую», — отвечает Каныш. «Значит, ты вроде нашего Абикея, и тебя нам не видать как своих ушей? — с притворной досадой скажет Бапай. — Выходит, я зря езжу за тобой? Нет, дорогой, уж лучше сразу возвращайся в город. Нам не по пути...» И впрямь придержит на минуту разгоряченную лошадь. «В самом деле, для чего я учусь вот уже сколько лет? — как-то задумался Каныш. — Поскорей бы конец! Получу свидетельство народного учителя. И, как Григорий Васильевич, стану жить в ауле». И пообещал: «Что вы, дядя Бапай, я обязательно вернусь домой. И буду учить не только ребятишек нашего аула, но вас самого обучу грамоте». — «Куда уж мне...» — усмехнулся провожатый и пришпорил свою гнедую.

Как-то Каныш поделился своей мечтой с братом. Абикей Зеинович сказал: «У тебя хорошие мысли. Ничто не нужны степи так, как знания, культура. Но нести ее землякам должен человек, знающий много, гораздо больше того, что ты получишь в училище».

На следующий день он повел Каныша в Народный дом, который находился неподалеку — на той же улице, где они снимали квартиру. Раньше там помещалось сельскохозяйственное училище низшей ступени, затем местные филантропы организовали в этом добротном здании нечто вроде клуба культурной общественности города. По воскресеньям здесь выступал хор. Иногда любители сценического искусства разыгрывали какую-нибудь классическую пьесу.

Особенное впечатление произвела на юного казаха библиотека Народного дома. Канышу разрешили брать книги на формуляр брата. Первое, что он выбрал по совету Абикея Зеиновича, была «Капитанская дочка». Затем последовали сочинения Толстого, Тургенева, Майкова, Некрасова...

Через год он записался в кружок любителей танца. И в этом увлечении сказалось влияние старшего брата.

Спустя годы его зять А.X.Маргулан вспомнит:

«Наряду с музыкой Канышу Имантаевичу нравились бальные танцы. Еще в ранние годы среди интеллигентов Сатпаевы были лучшими танцорами, неизменно всегда получали призы на вечерах отдыха. Настолько это было в их традиции, что даже в последние годы жизни, находясь в Кисловодске, Каныш Имантаевич с охотой участвовал в карнавалах, проводимых культмассовиком санатория, и, конечно, всегда получал первые призы. Он настолько увлекался этим, что, я помню, с жаром учился и новым танцам — таким, как фокстрот, танго, хали-гали, ча-ча, даже освоил современный твист...»

Время шло. Канышу исполнилось пятнадцать лет. Это был уже не тот мальчишка, который, приехав три года назад в уездный город, растерянно озирался по сторонам. Ростом он настоящий джигит, худощавый, стройный. Он больше не бреет голову наголо. Волосы у него красивые, волнами. Под стать им брови — густые, длинные, они резко подчеркивают белизну его лица. Но большие глаза юноши выдают его возраст — они еще по-детски наивно смотрят на мир. Одевается он теперь по-городскому — уже не наденет шапку-ушанку из овчины и длинный чапан из верблюжьей шерсти. На нем пальто с отложным воротником и металлическими пуговицами. И китель у него настоящий, как у семинаристов. Модное галифе, хромовые сапоги. Летом в жаркие дни — шелковая рубашка навыпуск с вышитым пояском. Теперь Каныша не увидишь среди резвящейся на джайляу ребятни. Он подолгу засиживается со старшими за достарханом 7 7 Скатерть. . Слушает молча, с достоинством. А если приходится самому о чем-то рассказывать, ведет речь неторопливо, обстоятельно, подражая аксакалам, — чувствуется, что это доставляет ему удовольствие. Да, он многому научился, и сказать парню есть о чем. Иногда играет на домбре, неплохо исполняет баянаульские песни. Иной раз берет в руки скрипку брата Абдикарима Сатпаева. На сцене училища он часто играл на этом инструменте, там у него не было соперников.