Александр Трофимов - Сын башмачника. Андерсен

Когда он сквозь темноту пригляделся к сверчку, то увидел, что струны на скрипочке его были серебряными, точно самые тонкие лунные лучи. И мелодия его скрипки, такая одинокая, страшная, тихая, улетала к звёздам, куда отлетела и душа отца, и у звёздочек за окном было такое выражение, словно они ждали отцовскую душу.

И хотя звёзды были далеко, мальчик понял вдруг, что теперь отцу совсем-совсем не страшно. Он как бы улыбался своему сыну через темноту и вместе с ним слушал эту прощальную мелодию замечательного сверчка, который знал своё дело будь здоров!

— Я буду помогать тебе всю жизнь, — вдруг услышал мальчик отцовский голос, точно он был совсем рядом. В голосе не было совсем страдания, наоборот, была уверенность, что всё, что случилось, — к лучшему, и не надо о нём плакать, а нужно делать дело жизни, но так, как хочет твоё сердце.

Проснулась мать, которая тоже почти не спала, и сказала громко, чтобы сверчок слышал:

— Он же умер! Нечего тебе звать его, его взяла Ледяная Дева!

Но сверчок, несмотря на её громкий голос, вовсе её не послушал, а даже и запела его скрипка ещё громче, потому что у матери были свои слова, а у него была своя тяжёлая работа, и нужно было и ему отрабатывать горбушку жизни.

И Андерсен вспомнил, вспомнил, вспомнил: он вспомнил, как прошлой зимой, ненавидевшей всё живое, когда окна сплошь позамерзали, отец вдруг увидел что-то на мёртвом стекле.

— Что там? — спросил мальчик.

— Вон, видишь, — показал отец, — женщина на узоре простирает вперёд обе руки?

— Да, вижу, она очень злая. Руки и лицо злые. Кто это?

— Это Ледяная Дева.

— А кто это? — спросил мальчик.

— Всё равно что смерть!

Он вгляделся: вот это существо из мороза — смерть? Но раз отец говорит, значит, так и есть, отец никогда его не обманывал!

— Уходи! — сказал Андерсен.

Но Ледяная Дева не собиралась уходить.

Тогда мальчик подошёл к стеклу и стал стирать узор. Но он не стирался, точно был самим стеклом.

— Он не стирается! — закричал мальчик.

Отец ещё раз внимательно посмотрел на узор и спросил:

— За мной, что ли, пришла?

Ледяная Дева усмехнулась только уголками упрямых губ и ничего не ответила. Но не исчезала с окна несколько дней, и, просыпаясь по утрам, маленький Андерсен прежде всего встречался с ней глазами. Они были чужие.

— Уходи ты, — говорил он ей грубо. Но она его точно и не слышала.

— За мной пришла, за мной, — снова говорил отец и подкашливал. — Но подожди немного, хоть годок подари — и я твой.

А потом целый день не обращал на неё внимания. Но пока Ледяная Дева была на стекле, она словно четвёртым членом семьи была у Андерсенов, потому что отец обращался с ней, как с живой. И она это чувствовала.

Мать не обращала тогда внимания на чудачества отца, она к ним привыкла.

На кладбище Святого Кнуда, где похоронили отца, бабушка посадила розы. Потому что розы знают о жизни людей после смерти больше, чем люди могли бы подозревать. Розы так нежны, что для них не существует границы между видимым и невидимым. И бабушка часто с ними разговаривала и расспрашивала, как там живётся её сыну. И никогда мальчик не слышал, что же этот славный бутон отвечал ей, но бабушка всегда уходила с кладбища какой-то умилённой, словно узнала, что и ей на том свете будет хорошо...

— Зажилась я возле этой розы, — говаривала она, — пора к другой.

Мальчик не понимал, что означают эти странные слова, но розы любил, а бабушка сказала, что у каждого бутона есть своя история, но сколько бы мальчик ни прислушивался к розам, он ничего не мог услышать...

Через много лет об этой могиле забыли, умер и розовый куст, почувствовал, что стал совсем не нужен ни живым, ни мёртвым. Так исчезла с лица земли могила человека, давшего жизнь великому Андерсену.

Смерть — величайший грех небес перед жизнью.

После смерти мужа на мать Андерсена свалились тяжёлые заботы — она одна должна была кормить сына. Они жили от стирки до стирки. Как бы ни были люди едины в религии, встречаясь во храме и умиляясь, читая общую молитву, но последним друг с другом делятся только нищие.

Долговязый, без шляпы, с длинными светлыми волосами, в деревянных башмаках, бродил неприкаянно Андерсен по улицам Оденсе.

Он взрослел и был всё заметнее своей непохожестью на других ребят. Большую часть дня он проводил теперь у вдовы священника Бункефлод.

Бункефлод был при жизни приходским священником в Оденсе, в церкви Святого Ханса. Он сочинил и издал песни для учеников ткацкой школы в Зеландии. Эти песни были посвящены основанию ткацкой фабрики в Южной Зеландии. Их распевали, и сестра гордилась братом. Вдова пастора, Мария Бункефлод, и его сестра мирно доживали отпущенные Богом дни в пансионате, как бы сейчас поименовали это учреждение. Оно было построено для людей, попавших в стеснённые обстоятельства. Это учреждение появилось на свет в 1776-1781 годах. Сам же дом, где и находилось пристанище обездоленных душ, стоял на Мюнкемёллестрэде, как раз напротив домика, где обитали Андерсены. Старушки стали приятельницами любознательного мальчика.