Александр Трофимов - Сын башмачника. Андерсен

Но и черты матери — черты неудач... думал отец в наиболее честные минуты... Но — счастье лилось из глаз ребёнка, и пусть его жизнь будет мизерной, пусть, лишь бы не прекращался этот поток счастья. Он не сдерживал сына ни в чём, как и мать, всё равно жизнь будет нищей, пусть порадуется хоть сейчас, а если нет — тем более не стоит опекать райскую детскую фантазию...

— Ты хочешь поиграть на улице? — спросил отец.

— Нет, я хочу поиграть в моих кукол.

— А ты не станешь похожим на девочку, столько времени проводя с куклами?

— Не всё ли равно на кого будешь похож, если нравится играть?

— Но над тобой будут смеяться мальчишки.

— У меня есть отец, он защитит меня.

Отец вздыхал.

— Папа, а ты обещал мне сделать новую куклу! Я уже привык к старым, я их так хорошо знаю, как и наших соседей. Мне хочется новую куклу.

— Ах ты, девочка моя, — улыбалась мать. — Пусть лучше отец смастерит тебе корабль!

— Не хочу корабль. Не хочу плавать, я хочу, чтобы у меня был кукольный театр.

— Ты сам как кукла. Как кукольный театр.

— Когда я вырасту, я буду писать пьесы как Хольдберг.

Тут отец совершенно искренне рассмеялся, что обидело сына до глубины души.

— Да-да, я буду писать пьесы.

— Для этого нужно так долго учиться, — мягко возражал отец.

— Если для этого понадобится учиться всю жизнь, я всё равно буду писать пьесы.

— Ну, хорошо, хорошо, подай мне вон тот чурбан, я, пожалуй, смастерю тебе новую куклу.

— А заказ? — вмешалась мать, — ты забыл, что тебе принесли сапоги для ремонта.

— Забыл, — признался отец, — совсем задумался и забыл... Прости.

— На «прости» обед не сваришь! — возражала жена. Мальчик рассмеялся, забыв о новой кукле.

— Потом я сделаю тебе куклу, — сказал отец, отстраняя принесённый чурбан.

— Ну, ладно, — согласился мальчик. — Я знаю, что ты меня не обманешь. Зато после того как тебе заплатят, у нас будет вкусный обед.

— Очень вкусный, — подтвердила мать.

И всё-таки отцу было стыдно, что он не мог тут же одушевить деревянный чурбан своей работой...

— Вот скоро воскресенье, и мы с тобой пойдём в лес.

— Только бы дождя не было, только бы не было дождя, — тоскливо говорил маленький любитель кукол... — В прошлый выходной весь день шёл дождь, а я так соскучился по лесу.

— Ты его больше матери любишь, — ревниво сказала Мария Андерсен, разбирая бельё.

— Нет! Не больше. Но лес я люблю и не могу без него. В нём столько листьев — и каждый умеет разговаривать, они все такие разные, такие славные. Я люблю играть с листьями и цветами точно так же, как и с куклами. Лес мне как брат. Так что ты, мама, не ревнуй меня к нему, у меня же нет братика.

Отец и мать виновато переглянулись и одновременно опустили глаза. Они давно хотели ещё одного ребёнка, но чем его кормить? Не опилками же, которые остаются от чурбанов, не листьями, не воздухом. Даже одного ребёнка они могли прокормить с трудом, всё время работая...

Если бы маленький Андерсен понимал их. Но тогда он был бы совсем взрослым... Но иногда он смотрел из своего детства так, как будто уже прожил одну жизнь и знал всё, что случится с родителями и с ним самим, но молчал... Когда мать ловила на себе этот взгляд — она пугалась. Отец — недоумевал и старался не смотреть в глаза сыну. Есть, есть порой у маленьких детей такие взгляды, которых необъяснимо боятся взрослые. Они не задумываются над такими взглядами, как правило, о них забывая. Разве будешь вспоминать всю жизнь облако, которое над тобой пролетело, поразило на миг, а потом ластиком стёрлось из памяти навсегда...

На лбу отца снова выступил пот, свидетель болезни. Это означало, что за работой он вновь погрузился в свои воспоминания, которые не решался никому доверить. Взгляд его потускнел, отец словно перевёл его в себя, будто пытался отыскать в душе самую первую ошибку в своей жизни, ту тропку, которая увела его от счастливой жизни с учением и путешествиями, к этой вот бедняцкой обуви, которую он должен починять изо дня в день, когда, в какое сито ушла его настоящая жизнь, и почему он должен теперь жить этой — ненастоящей жизнью, где было так мало радостей и неужели его сына будет вести по жизни такая же нищета, вести, крепко взяв за руку и ни на миг не отпуская от своего высохшего, но крепкого тела... Скажешь об этом вслух ясене? Не скажешь. Сыну — не поймёт. Себе? — тысячу раз говорил... Пытался и Богу говорить, но тот как всегда сжимал узкие губы, и башмачник научился не верить ему.

Он смахнул пот — выступил новый. Капли, казалось, только и ждали свободного места на его лбу, на смену вытертым пришли новые и ничем не отличались от старых.