Александр Трофимов - Сын башмачника. Андерсен

Он теперь уютно чувствовал себя под одеялом теплоты. Жизнь сделала его характер таким, что темнота, тишина, дерево, скрип, улыбка, цветок на окне, старый дом, оловянный солдатик, калоши, мышь, муха, бабочка, слово, травинка, картофелина, гречиха, вывески, соловей, ель, тень, ромашка, капелька росы, даже сон, домик на окраине, книга, гнездо лебедя, могильная плита, окно, монастырь, башня, цветок, день недели, лягушонок, вода в блюдце, копилка, навозный жук, снеговик, улитка, подснежник, жаба, церковный колокол, чайник, домовой, комета, солнечный зайчик, звёзды становились главными действующими лицами его жизни, не люди с их скуками и заботами — а куклы, более человечные, чем люди, а явления природы, более выраженные, чем людские характеры. Все они как бы были его религией, его новым светом... Фигурки на деревянных подставках, оставшиеся от отца, усиливали чувство его потери.

Но они же, живые совершенно, всё ещё сохраняли теплоту его заботливых любовных рук.

Мальчик вспомнил, как, прижимая его к себе, отец нежно приговаривал:

— Мой кусочек, мой кусочек, мой кусочек... — Ах, вернуть бы эти слова в теперешние несчастья, дать бы их выпить матери вместо полкосушки. — Прачкин сын вспомнил его голос точно, до последней морщинки (а у голосов тоже морщинки бывают), посмотрел на свои деревянные башмаки — тяжёлые-притяжёлые, их творил ещё отец — если бы другой башмачник, то он бы их сделал, а отец — творил из молчаливого дерева, которое росло-росло, и вот выросло до башмаков на ноге маленького сына.

Весёлая рыбка пряталась под кустарником, здесь было почти безопасно. Прохлада не смущала её. Ока понятия не имела об Андерсене, а тот всё о ней знал, всё, до хвостика. Но он видел её и чувствовал, как уютно ей в воде, совсем не холодно. И ноги матери были, как две рыбины, в воде... Свежее серебро воды не давало возможности Марии Андерсен разбогатеть. Вечные ивы на берегу — они только и делают, что спят...

Он посмотрел на свою фуражку. Козырёк переломлен — иначе в карман не сунешь, а носить всё время на голове не хочется. Заплата разговаривала с заплатой на одежде, их бесконечные истории о замечательном прошлом и случайном настоящем сильно тревожили нервы фуражки.

— Пора тебе перестать носить матери выпивку. Не будь пропащим сыном, у тебя есть голова на плечах. Не спаивай мать!

— Мама хорошая...

— Весь город знает, какая она хорошая, — говорил строгий купец.

— Мама хорошая.

— Весь город знает, какая она хорошая.

— Она хорошая.

— Иди уж, неси свои полкосушки. Так и будут тебя до смерти звать Андерсен-полкосушки.

— Мать твою зовут Машка-полкосушки, и тебя будут звать! — вынес суровый приговор купец. — И вчера она выпивала и сегодня, ой, чую — случится беда. Вот идёт её подруга, старуха Марен. «Хромая Марек с локоном» — у всех есть клички. Человек без клички всё равно, что бык без хвоста.

Подошедшая сильно хромала, и большой локон прятал её глаз, отчего она выглядела ещё более странной, чем была на самом деле.

— Идём, мальчик, здесь не помогают, а только осуждают.

Мальчик обрадовался, что была причина уйти. Он поклонился купцу и с хромой Марен отправился к реке, мимо Лодочной улицы. Сильный ветер донёс до мальчика слова купца, брошенные жене:

— Такой милый мальчуган. Он обречён быть пьяницей!

— Как жаль, — ответила жена, — у него такие светлые волосы.

— Мог бы стать хорошим подмастерьем при трезвой матери!

— Бог ему судья, — заметила супруга. — Пойдём обедать.

При её последних словах Андерсену захотелось есть. Он почувствовал, как от голода сводит желудок.

Материнская река... Бедная мать... Какое мокрое, тяжёлое, чужое бельё было разложено на скамейке! Мать колотила его вальком, тяжело стоя в воде.

Он видел — когда мать полоскала простыню, та то и дело норовила вырваться и уплыть по реке: кровать в Оденсе её уже не интересовала. Открытые мельничные шлюзы усиливали поток воды. Андерсен издалека увидел, как тяжело было матери.

— Эй, Мария, мы тебе принесли подкрепиться, — закричала старуха Марен — осколок жизни.

— Я совсем замёрзла. Кажется, на льду стою, — обрадовалась мать, прикладываясь к спасительной бутылке. Водка подарила долгожданное тепло, будто и вправду в ней была сила жизни.

— Дай и мне хлебнуть, — попросила старуха, — хоть один глоточек.

— На, — с некоторой грустью прачка рассталась с бутылочкой.

Марен отпила глоток:

— Нектар, истинный нектар. Спасение. — И она вернула бутылку Марии.