Анна Масс - Песочные часы

Три шофера вышли, сели на скамейку и закурили.

Автобусы пахли горячим бензином, городом, и эти запахи ворвались в запахи леса, смолы, цветов и теплой земли как резкий звон будильника врывается в сон.

И вот уже все столпились у раскрытых дверей, вожатые следят за порядком, пропускают по спискам — сначала малышей, потом постарше, потом самых старших.

Вот расселись, устроились, о чем-то оживленно болтают, смеются.

Последними вошли в автобусы вожатые и воспитательницы. Шоферы побросали окурки, неторопливо поднялись и заняли свои места в кабинах.

Вот натужно гудя и пыхтя, тронулся первый автобус, за ним второй, третий. Мои подруги, прильнув к окнам, махали мне. И я им махала.

Потому что я-то оставалась.

Послезавтра приедет мама, и мы с ней будем жить в деревне Дровнино, неподалеку, а сегодня и завтра я переночую у тети и дяди, которые снимают дачу в той же деревне. А наш пионерский лагерь с завтрашнего дня станет домом отдыха для сотрудников театра Вахтангова, и с ними вернутся некоторые из тех, с кем я провела эти два месяца в лагере. И еще некоторые из тех, кого я знала по прежним годам, но которых уже не брали в лагерь по возрасту. Так что мне скучно не будет. Но это с послезавтра. А сейчас я одна. И еще завхоз Елена Ивановна.

— Ты теперь куда? — спросила Елена Ивановна.

— К тете, в Дровнино.

— На дачу? Ох, разбалуешься, небось.

И она ушла, позвякивая ключами.

Непривычная тишина и пустота. Что-то даже неестественное в этой тишине и пустоте. Пустая волейбольная площадка. Пустой дом. Пустая столовая. Вот сейчас, в это самое время, должен был бы затрубить горн — строиться на прогулку — и зазвучать Славин аккордеон.

Я пошла в дом проститься со своей тринадцатой палатой.

Деревянные перила, ведущие на второй этаж, казалось, сохраняли еще тепло многих рук, которые за них держались. Ступеньки поскрипывали. Как знаком мне этот скрип, как отзывается он во мне грустной, прощальной музыкой! Слушай, слушай, — казалось, говорят мне ступеньки, — в последний раз мы скрипим для тебя, мы еще твои, а завтра мы будем скрипеть под чужими ногами, а для тебя — никогда, никогда… Но почему — никогда? — протестовало во мне. Это всё — мое: скрип ступенек, сумрак длинного коридора, каменный балкон на двух колоннах… Мне еще слышатся знакомые голоса, я знаю происхождение каждой царапины на стене, вот этого отбитого кусочка штукатурки — это всё мое! Нет… нет… Всё это — в тебе, и останется в тебе, но уже никогда не будет твоим, — говорили мне двери, царапины, балясины балкона, похожие на кегли. Когда-нибудь… Совсем-совсем взрослой ты придешь сюда — поздороваться со своим детством. И попрощаться…

Из глубины души звучал очень тихий и очень взрослый голос. Неужели мой?.. Оттуда?.. У меня иногда бывает такое странное состояние, словно я разговариваю сама с собой, со взрослой.

В нашей палате не удалось мне посидеть. Нянечка перестилала постели, кидала в кучу грязные простыни, наволочки, полотенца. Посреди палаты ведро с водой, окно раскрыто на обе створки.

— Не стой в дверях, — сказала нянечка. — Или забыла чего?

— Нет, ничего не забыла.

— Ну и иди, дверь закрой, а то сквозняк. Господи, не успеешь чистое постелить — опять меняй. Слава Богу, пионеры уехали, теперь с отдыхающими поспокойнее будет.

Запах деревенской избы, смешанный с запахом крема и духов. Высокая деревянная кровать, ватное одеяло, сшитое из разноцветных лоскутков, тяжелая, словно мукой набитая, подушка. Я лежу на кровати, лицом к печной, побеленной известью стене. День закончился. Еще один долгий, бездонный, разнообразный день лета. День — как маленькая жизнь, так много в него вместилось. Впереди август, тридцать дней-жизней! Целое богатство, сундучок с драгоценностями.

Я пытаюсь вспомнить, что же сегодня было такого необыкновенного? До обеда валялась на пляже, купалась, потом шла домой обедать, после обеда торчала в доме отдыха, смотрела, как играют в волейбол.

Но тут важны мелочи. Тут все дело как раз в мелочах: с кем рядом сидела на пляже, кто потянул за косу и произнес: «Что сидишь? Пошли поплаваем!» Кто как посмотрел и что сама подсмотрела. Маленькие радости, маленькие разочарования, маленькие надежды. Маленькие — только во временном отношении, ведь всего так много, и все втиснуто в один день. Правда, и завтра будет день. И послезавтра. Но послезавтра лежит уже где-то за пределами моего воображения, потому что его заслоняет огромное, безбрежное завтра.