Мария Жемчужникова - Воспоминания о московском антропософском обществе

Лекция была блестяща, увлекательна, по-новому открывала поэзию стиха. Мы обе были в восторге и от лекции, и от лектора. Но многое, особенно по части техники нового метода, оставалось неясным. И мы решили написать А.Белому письмо с просьбой указать, где можно узнать подробней об этом методе. Обратный адрес указали мой. И через несколько дней — звонок. Горничная докладывает: "Вас, барышня, спрашивают". Выхожу — Боже! Андрей Белый, сам, самолично. Сияющие глаза, очаровательная улыбка, весь обвешан пакетиками, даже на пуговице пальто болтается покупочка на веревочке! Все это я увидела, а не догадалась даже пригласить из передней в гостиную! (уж и ругала меня мама за это невежество, когда пришла). Но я просто остолбенела. Он говорит: "Я получил Ваше письмо, но, к сожалению, никакой литературы указать не могу. Ведь я сам только что разработал этот метод и сам еще нигде о нем не писал. Но вот на следующей неделе я повторю свой доклад в доме моих друзей. Если Вам интересно — приходите, вот моя карточка и адрес, где я буду читать". Я только "спасибо" смогла пробормотать, но эти удивительные глаза уже не с эстрады, а совсем близко увидела.

Надежда Николаевна, посмотрев карточку: "Да ведь ты прямо на верхушку антропософии попала! Написано — квартира Григоровых, а Григоров — председатель Антропософского общества. Да и Андрей Белый — антропософ, ученик Штейнера, недавно приехал, прямо от него!" [12] Белый Андрей (псевд. Бориса Николаевича Бугаева, 1880–1934) — "Философ, ученый, поэт, математик, писатель и мистик — уживались в нем, объединяясь в образе устремленного, проницательно-страстного человека мыслителя" (М.А. Чехов . ЖИЗНЬ И ВСТРЕЧИ. — "Новый журнал", IX, 1944, с.5). Самый знаменитый из русских учеников Р.Штейнера. В "исповеди" ПОЧЕМУ Я СТАЛ СИМВОЛИСТОМ И ПОЧЕМУ Я НЕ ПЕРЕСТАЛ ИМ БЫТЬ ВО ВСЕХ ФАЗАХ МОЕГО ИДЕЙНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ (1928, опубл. в 1982, изд. "Ardis") Белый писал: "Считаю началом своей антропософской общественности мое появление в Мюнхене в июле 1912 года" (с.86). Он провел 1913-16 гг. в Дорнахе, откуда уехал в июле 1916 г., когда был призван в армию.

И, как на грех, Надя Вольпин куда-то уехала, надо было идти одной. Трусила я ужасно! Но отступать, конечно, не собиралась. По наивности я пришла ровно в назначенный час, и оказалась первой. Вышла Надежда Афанасьевна Григорова13, очень любезно меня приняла, но все-таки, пока собирался народ, я чувствовала себя совсем дурочкой. Ободрилась, увидев знакомое лицо: философ Лев Шестов. Я тогда не читала ни одной его строчки, а знала — Танин папа: его дочь Таня Березовская училась со мной в гимназии, и я, бывая у них, видела и его14. Совсем обрадовалась, когда явился хороший знакомый Надежды Николаевны, профессор математики Иван Иванович Жегалкин [15] Жегалкин, Иван Иванович (1869–1947) — математик, проф. Моск. ун-та. . Усевшись рядом с ним, я обрела достаточное душевное равновесие, чтобы воспринимать окружающее. К сожалению, за исключением двух упомянутых лиц, я не могу назвать никого из присутствующих. Я никого не знала, но весь их вид, поведение, а главное — та беседа, которая завязалась после доклада, подтверждали: да, это те самые "сливки", о которых говорила Надежда Николаевна (теперь говорят "элита", тогда говорили проще — "сливки").

Доклад был как откровение. Для меня это был вход в мир поэзии. Я почувствовала — до чего мое отношение к стихам до сих пор было просто ребяческим. Теперь этот мир ожил, заговорил, затанцевал — и тютчевский "Фонтан", и пушкинское "Я помню чудное мгновенье", и лермонтовская "Русалка", и другие… Распахнулись жесткие створки стихотворных форм и ожили высокие "Поэтические Смыслы". Живые танцующие образы двигались вокруг тоже танцующей фигуры лектора, слетали с его жестикулирующих рук, звучали в произносимых им стихах.

В совершенном упоении шла я домой с Кудринской на Пречистенку по длиннейшему Трубниковскому переулку, совершенно темному, но в душе горел яркий свет. "Да, вот он, настоящий духовный мир. Он только что недавно открыл мне свою силу в мыслях, действующих во мне, теперь он открывается в своих собственных существах, в нем обитающих. Да, вот истина, которой можно не просто интересоваться, но на которой можно утвердиться".

И возникло совершенно четкое решение: да, именно к этим людям мне надо идти — в Антропософское Общество!

Это решение я и осуществила осенью того же 1917 года одновременно с поступлением на юридический факультет Московского университета.