Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Судите, каким неожиданным ударом должна была быть для меня новость о вашем отъезде в Москву… Вы, пожалуй, очень изменились за последние месяцы: оно может даже показаться вам неуместным. Признаюсь, что эта мысль для меня ужасна, но в эту минуту я могу думать только об опасностях, которые вам угрожают, и оставляю в стороне все другие соображения… Прощайте. Какое счастье, если все кончится хорошо, иначе я не знаю, что со мною станется. Моя кузина Анета Керн выказывает живой интерес к вашей участи. Мы говорим только о вас; она одна меня понимает, и только с нею я могу плакать. Мне очень трудно притворяться, а я должна казаться счастливой, когда душа моя растерзана».

11 сентября она пишет второе письмо: «Нетти очень тронута вашей участью. Да хранит вас небо. Вообразите, что я буду чувствовать по приезде в Тригорское. Какая пустота и какая мука! Все будет напоминать мне о вас. С совсем иными чувствами я думала приближаться к этим местам; каким милым сделалось мне Тригорское: я думала, что жизнь моя начнется там снова; как горела я желанием туда вернуться, а теперь я найду там лишь мучительные воспоминания. Почему я оттуда уехала? Увы! Но я слишком откровенно говорю с вами о моих чувствах. Прощайте! Сохраните хоть немного привязанности ко мне. Моя привязанность к вам этого стоит. Боже, если бы увидеть вас довольным и счастливым!».

Узнав вскоре, что поэт ласково принят царем, что общество чествует его, Анна Николаевна обрадовалась, и огорчилась. «Во мне достаточно мало эгоизма, – пишет она, – чтобы радоваться вашему освобождению и с живостью поздравлять вас, хотя вздох вырывается у меня невольно, когда я пишу это, и хотя я много дала бы, чтоб вы были в Михайловском. Все порывы великодушия не могут заглушить мучительное чувство, которое я испытываю, думая, что не найду вас более в Тригорском, куда призывает меня в настоящую минуту моя несчастная звезда; чего не дала бы я, чтобы никогда не уезжать оттуда и не возвращаться теперь… Скажите, прошу вас, почему вы перестали мне писать: что это – равнодушие или забывчивость? Какой вы гадкий’. Вы не стоите, чтобы вас любили; мне много надо свести с вами счетов, но скорбь при мысли, что я вас больше не увижу, заставляет меня обо всем позабыть…» Она хорошо понимала, что человек, любимый ею, потерян для нее навсегда. Последний тригорский роман подошел к концу.

Пушкин не ответил на ее письмо, а также дал понять Прасковье Александровне, что теперь он будет в Михайловском редким гостем, предлагая ей дружбу и хорошие, теплые, но больше не интимные отношения. И понятно, почему!

Пушкин отдался всем удовольствиям столичной жизни, которых так долго был лишен: светским собраниям, товарищеским кутежам, картам, увлечениям женщинами. Его жизнь в это время была несколько похожа на ту, какую он вел по выходе из Лицея, но носила едва ли не еще более страстный, напряженный и бурный характер. Тогда это было просто непосредственное веселье едва узнавшего свет, жизнерадостного юноши; теперь – желание найти исход накопившимся жизненным силам и жажда забвения от той поневоле пустой, полусвободной и полузависимой жизни, которая предписана была ему в Михайловской ссылке. Во всех гостиных, на всех балах, первое внимание устремлялось на Пушкина. В танцах дамы выбирали поэта беспрерывно… Общество аплодировало поэту, чуть ли не на руках его носило. Первые недели после возвращения Пушкин как бы насыщается снова пряным воздухом светских встреч. Он посещает дома княгини Зинаиды Волконской, князя Вяземского, бывшего министра Дмитриева и прокурора Жихарева. Особенно нравилось поэту бывать в салоне Зинаиды Волконской, который являлся «общим центром для литераторов и вообще для любителей всякого рода искусств, музыки, пения, живописи».

«Эта замечательная женщина, – пишет современник, – с остатками красоты и на склоне лет, писала и прозою, и стихами. Все дышало грацией и поэзией в необыкновенной женщине, которая вполне посвятила себя искусству. По ее аристократическим связям, собиралось в ее доме самое блестящее общество первопрестольной столицы; литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоторому меценату. Страстная любительница музыки, она устроила у себя не только концерты, но и итальянскую оперу, и являлась сама на сцене в роли Танкреда, поражая всех ловкою игрою и чудным голосом: трудно было найти равный ей контральто.

В великолепных залах Белосельского дома оперы, живые картины и маскарады часто повторялись во всю эту зиму, и каждое представление обставлено было с особенным вкусом, ибо княгиню постоянно окружали итальянцы. Тут же, в этих салонах, можно было встретить и все, что только было именитого на русском Парнасе». Пушкин посвятил З. Волконской несколько милых мадригалов. Он с удовольствием принимал участие в различных играх, шарадах, литературных беседах.