Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Мама обещала прислать за мною в июне, если тетя не приедет к нам летом. Должна ли я просить вас сделать все возможное, чтобы она сделала это поскорей? Я очень боюсь, что вы совсем не любите меня; вы чувствуете лишь преходящие желания, которые столько других испытывают не хуже вас. – Вы говорите, что ваше письмо пошло, потому что вы меня любите: какая нелепость! Особенно для поэта: что, как не чувство, делает нас красноречивыми…; Еще раз прощайте, я вам делаю гримасу, так как вы это любите. Когда мы увидимся? Я не буду жить до этой минуты».

Это письмо датировано 2 апреля. Следующее сохранившееся письмо Анны Николаевны относится уже ко 2 июня.

«Наконец я получила ваше письмо. Трейер сам мне принес его, и я не могла удержаться от восклицания, увидя его. Как это вы мне не писали так долго? Почему вы не могли сделать этого скорее? Ваши вечные отговорки очень плохи. Все, что вы мне говорите об Анрепе, мне чрезвычайно не нравится и обижает меня двояким образом: во-первых, предположение, что он сделал что-то большее, кроме поцелуя руки, оскорбительно для меня с вашей стороны, а слова это все равно обижают меня в другом смысле. Я надеюсь. вы достаточно умны, чтобы почувствовать, что этим вы выказываете свое равнодушие ко всему, происшедшему между мною и им. Это не особенно мило. Я заметила, что он превосходит вас в смысле наглости не по его поведению со мной, но по его манере держаться со всеми и по его разговору в обществе…

Я нахожу, что А. К. очаровательна, несмотря на ее большой живот; это выражение вашей сестры. Вы знаете, что она осталась в Петербурге, чтобы родить, и затем предполагает приехать сюда…Пожалуйста, пишите ко мне почаще: ваши письма мое единственное утешение, вы знаете, я очень печальна. Как я желаю и как я боюсь возвращения в Тригорское! Но я предпочитаю ссориться с вами, чем оставаться здесь: здешние места очень несносны и, нужно признаться, что среди уланов Анреп лучше всех, и весь полк немного стоит, а здешний воздух совсем мне не полезен, так как я все время больна. Боже, когда я вас увижу!»

Пушкин равнодушно реагировал на сентиментальные послания Анны Николаевны, на ее сообщения об ухаживаниях некоего Анрепа, на ее бесконечные слезы, причитания, жалобы. Это и понятно. Сексуальное внимание поэта вновь привлекла повзрослевшая Нетти, чье имя ревниво упоминает его корреспондентка. Прошел год, как Пушкин увлекся красивой девушкой. И вот снова в отсутствие Прасковьи Александровны и ее дочери он пытается (а может, и получается у него) пошалить с Нетти и привить ей любовь к тем сексуальным удовольствиям, которые, доставляя не менее наслаждения, чем простой коитус, оставляли девушек нетронутыми. Во второй части «Донжуанского списка» находятся сразу три Анны, героини его тригорских романов: Анна Петровна Керн, Анна Николаевна и Анна Ивановна Вульф (Нетти).

Для поэта Тригорское становилось домом, в котором он старался полностью удовлетворить свою безмерную сексуальность. И не одна Анна Керн являлась предметом вожделения и обладания как для Пушкина, так и для его ученика-соперника по «амурным делам» Алексея Вульфа. В доме П. А. Осиповой вместе с ее детьми жила и росла ее падчерица, дочь ее второго мужа И. С. Осипова, Александра Ивановна. В семье звали ее и Алиной и Сашенькой. Когда в Тригорском появился Пушкин, ей было двадцать лет, возраст самого расцвета. Пушкину она понравилась (как и остальные милые девушки), и был период, когда он усердно ухаживал за ней.

Александра Ивановна (Алина) была пылкой, романтически настроенной, артистической натурой с характером, странно сочетавшем бурную порывистость, импульсивность и явное умение обуздывать свои страсти. И как это ни странно, обычная интрижка вдохновила Пушкина на создание замечательного лирического произведения, в некотором роде шедевра стихотворного признания в любви. Оно так и называется – «Признание».