Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

«Любя тихую домашнюю жизнь, – писал П. Бартенев, – Пушкин неохотно принимал приглашения, неохотно ездил на так называемые литературные вечера. Нащокин сам уговаривал его ездить на них, не желая, чтобы про него говорили, будто он его у себя удерживает… Нащокин и жена его с восторгом вспоминают о том удовольствии, какое они испытывали в сообществе и в беседах Пушкина. Он был душа, оживитель всякого разговора. Они вспоминают, как любил домоседничать, проводил целые часы на диване между ними».

Невозможность осуществить эту цель, мысль о неудаче вызывала сильнейший страх, и поэт удваивал усилия, чтобы обеспечить успех. Твердое решение преуспеть основывалось как на страхе неудачи, так и на стремлении получить признание, материальную независимость и любовь жены (именно настоящую, «страстную» любовь, а не покорность, связанную с глубоким чувством исполнения семейного долга). В соответствии со своим характером Пушкин мог, и выдерживал много неудач. При этом он подсознательно смещал значимость жизненных целей. Не получалось одно – он стремился достигнуть другого, проявляя решимость и характер. Теперь у поэта остались две цели, две задачи, решение которых укрепило бы его желание жить и творить. Он должен был доказать всем, что он великий литератор, и что его жена – «чистейшей прелести, чистейший образец», незапятнанный «идеал», любить который поэт был настроен решительно и бесповоротно.

В 1835 и 1836 годах барон Геккерн и Дантес часто посещали дом Пушкина и дома Карамзиных и князя Вяземского, где Пушкины были, как свои. Постоянные, настойчивые, но не переходящие границ дозволенного, ухаживания Дантеса, наконец-то тронули Натали! Она с видимым удовольствием стала принимать его волокитство.

По словам В. Ф. Вяземской, Н. Н. Пушкина «и не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен красивый и живой француз».

То же самое говорит и Н. М. Смирнов: «Красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину, дал ему прозвание Pacha a trois queus (трехбунчужный паша), когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами. Скоро он страстно влюбился в г-жу Пушкину. Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства, казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием. Муж это заметил, было домашнее объяснение; но дамы легко забывают на балах данные обещания супругам, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие танцы, что заставляло ее мужа хмурить брови».

Графиня Д. Ф. Фикельмон, чьи наблюдения отличаются большой психологической точностью, тоже отмечала, повышенный интерес Дантеса к жене Пушкина: «Он был влюблен в течение года, как это бывает позволительно всякому молодому человеку, живо ею восхищаясь, но ведя себя сдержанно и не бывая у них в доме. Но он постоянно встречал ее в свете и вскоре стал более открыто проявлять свою любовь».

И неизбежное должно было случиться. Наталья Николаевна влюбилась в Дантеса, который так долго преследовал ее своей «великой и возвышенной» страстью. Вот строки из письма Дантеса к барону Геккерну за январь 1836:

«…я безумно влюблен! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив; поверяю тебе это, дорогой мой, как лучшему другу и потому, что я знаю, что ты примешь участие в моей печали; но, ради бога, ни слова никому, никаких попыток разузнавать, за кем я ухаживаю, ты ее погубишь, не желая того, а я буду безутешен. Потому что, видишь ли, я бы сделал все на свете для нее, только чтобы ей доставить удовольствие, потому что жизнь, которую я веду последнее время, – это пытка ежеминутная. Любить друг друга и иметь возможность сказать об этом лишь между двумя ритурнелями кадрили – это ужасно: я, может быть, напрасно поверяю тебе все это, и ты сочтешь это за глупости; но такая тоска в душе, сердце так переполнено, что мне необходимо излиться хоть немного… До свиданья, дорогой мой, будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца».

В те же самые дни, когда Дантес писал свое письмо барону Геккерну, он почти открыто выражал свою любовь, что сразу было отмечено в салонах великосветского Петербурга. Однако зимой 1836 года это легкое волокитство не вызвало большого шума в обществе. В том, что Дантес был влюблен в Наталью Николаевну, не было причины для сенсационных слухов. Жена поэта была окружена романтическим поклонением – ее необыкновенная красота и поэтическая слава ее мужа вызывали поклонение у многих молодых повес. Только некоторые проницательные светские женщины, вроде молоденькой фрейлины М. Мердер, наблюдая в эти дни за Дантесом и Н. Н. Пушкиной, уверились, что они «безумно влюблены друг в друга».