Виталий Станцо: То был мой театр

В последних числах октября спектакль о Высоцком прошёл в последний раз. Странный, а может и характерный эпизод сопутствовал этому показу. Борис Глаголин, вернувшийся в том сезоне в театр после двух лет не слишком удачной работы в Минске, предупредил накануне, что завтра, видимо, в последний раз играют "Высоцкого", что если и теперь не "пробьют", то всё, конец...

- А что говорят-то? - спрашиваю его словами Незнамова, но вопреки ожиданиям, Борис не цитирует Шмагу ("Что говорят? Говорят-то глупости"), а советует объявиться в театре не к началу прогона, а заранее, часиков в десять... Естественно, в такой ситуации (дело в субботу тем более) жена сразу же захотела вдруг на Таганку, но ей-то там с десяти делать нечего. Договариваемся о встрече в половине двенадцатого у служебного входа. Одну-то контрамарку, уверен, добуду.

В театр прохожу не без труда: на вахте уже лежит блокнот с поименованными приглашёнными. Моей фамилии в нём нет, по когда я один, это уже не важно. Во-первых, на сорокалетие мне подарен был постоянный разовый пропуск "на одно Станцо", а во-вторых, знакомых за десять лет образовалось так много, что...

На этом снимке А.В.Эфрос улыбается. За время работы на Таганке с ним это редко случалось.

Ладно, нечего, да и нечем хвастаться.

В старом зале репетируют то, что через два часа предстоит играть. В разгар такой репетиции в зал, естественно, не иду - надо пропуск супруге организовать. Позвонил Дупаку по внутреннему телефону, а в ответ услышал нечто совсем уж неожиданное: дескать, вам-то как не стыдно, вы ведь не раз спектакль видели, а ещё пропуск просите; нам с Юрием Петровичем выговора дают за этот спектакль и так далее... Не знаю, что сказать: никак не ожидал, что Дупак откажет мне в одном, одном - для жены - пропуске. Видать, так допекли мужика, что на своих кидаться начал...

Обижаться глупо, но что-то надо делать.

Когда за полчаса до спектакля Николай Лукьяныч спускается к служебному входу, площадка перед театром запружена, как, наверное, та площадь в Хельсинки, о которой писал футбольный обозреватель. Подхожу к Дупаку и предлагаю обмен: я - из театра, жена - в театр. Он машет рукой: выйти-то вы выйдете, а войти как... Но позже, уже в 12, выходит к служебному входу усталый мрачный Любимов и даёт команду пропустить всех. Всех желающих. Всех, кто пришёл к театру в тот день.

Часть людей будет сидеть на полу, стоять в проходах. Это стеснит актёрские передвижения, но в целом спектакль пройдёт в этот день - действительно в последний раз - очень точно, мрачно-торжественно.

В понедельник возобновят репетиции "Бориса Годунова", к концу года спектакль слепят, покажут худсовету и управлению. На обсуждении все выступавшие - актёры, критики, журналисты, искусствоведы - говорили о новом спектакле почти только хорошее, но кончилось обсуждение, и создатели спектакля остались один на один с комиссией, у которой было совсем иное мнение. Опять же - никто ничего не запрещал, советовали сгладить острые углы, не говорили ни да, ни нет... Обычная говорильня, традиционная метода. Шли последние дни 1982 года.

Следующий, 1983 год, прошёл для театра вообще впустую. Буднично катали текущий репертуар, снимались в фильмах (те, кого приглашали), подрабатывали в концертах. Предпринимались время от времени попытки спасти "Высоцкого" и "Годунова". По разговорам, дошёл Любимов с этим делом аж до самого Зимянина, но и это ничего не решило. Секретарь-идеолог поучал Режиссёра с высоты своего роста (метр с кепкой, как говорят в народе) и положения (оно, понятно, несколько выше). Вернулся Любимов с этой встречи, как говорили, не столько подавленным, сколько рассвирепевшим.

Немного ожил, когда начали с Вилькиным репетировать булгаковский "Театральный роман". Придумано для этого спектакля было многое, в частности, раздвоение Максудова в прямом смысле: два актёра одновременно должны были играть эту главную роль. Я видел лишь одну репетицию, потому трудно сказать, во что бы это в конце концов вылилось...

В конце того же сезона в последний раз сыграли пушкинский поэтический спектакль "Товарищ, верь!", постарел спектакль, да и Иван Дыховичный, незаменимый здесь, как и в "Мастере", уходил на Высшие режиссёрские курсы.

День рожденья театра - 19 летне - ознаменовался открытием самостоятельного входа в новое здание (до того в него входили через старое). Играли по традиции "Доброго...". Раздавали автографы в фойе. И всё же даже в праздник дух уныния, "запах тлена" витал над моим Театром. После спектакля, уже в старом здании, для своих читал, пел и рассказывал Булат Окуджава - старые друзья пытались как-то поддержать театр. Впрочем, я вдруг засомневался: вполне возможно, что это было годом раньше...