Гарри Табачник - Слава не меркнет

другое — комбригом.

Комбриг должен знать все, что касается жизни бригады. Это не было для Смушкевича открытием. Так же

строил он и свою комиссарскую работу. Ему приходилось встречать комиссаров и командиров, охотно

делающих все для бригады, эскадрильи в целом и забывающих об одном, отдельном человеке. На одного

у них времени не хватало. А у Смушкевича хватало. Это были его принципы. И, став комбригом, он не

собирался отказываться от них.

Он подошел к выстроившимся возле штаба новичкам. Совсем юные, почти мальчишки. В авиацию в те

годы тянуло, наверно, всех мальчишек. Это была авиационная эпоха. Ну как сейчас космическая. Газеты

были полны сообщений об авиационных рекордах. Росли и крепли крылья у юной авиации.

Не прошло и тридцати лет со времени первого полета братьев Райт. 17 декабря 1903 года они

продержались в воздухе всего 59 секунд, пролетев 260 метров. А теперь истребители уже летали со

скоростью 360 километров в час, а средние бомбардировщики, к которым относился и «P-Z», покрывали

за час расстояние почти в 200 километров.

— Хорошо, что вы такие молодые, — Смушкевич оглядел всех и, улыбнувшись, добавил: — Завидую

вам... [9]

Летчики с удивлением переглянулись. Он был ненамного старше их. Поняв причину их удивления, Смушкевич заметил:

— В авиации время измеряется особо. Ведь вот вы сколько знаний из своих училищ и школ вынесли —

только и успевай отвечать на вопросы. Кое в чем придется вас догонять. Но носы не задирать. Чтобы

летать, вам еще очень многому надо учиться. Будем учиться вместе...

И Смушкевич учится всему.

Его переводят в Смоленск. Оттуда в Витебск доходят слухи о том, что он впереди всех по стрельбе из

пистолета и пулемета, что часами ковыряется в моторе, изучая технику.

Командовал Белорусским военным округом в те годы Иероним Петрович Уборевич. Штаб его находился

в Смоленске. Авиация пользовалась у него особым вниманием, и от авиационных командиров Уборевич

требовал всесторонних знаний.

Однажды, собрав их на военную игру, он предложил им выступить в непривычной роли сухопутных

начальников. Игра шла уже несколько часов.

Заметив прикорнувшего было в уголке командира, командующий обратился именно к нему:

— Итак, ваше решение?

— Прижимаю противника правым флангом к реке, — не задумываясь выпалил тот, еще не успев даже

разобрать, что к чему.

— К какой реке? — Уборевич снимает пенсне и удивленно смотрит на карту. — Тут никакой реки нет.

Садитесь. Смушкевич, докладывайте вы.

Он уж давно приглядывался к этому молодому спокойному комиссару. [10]

Спустя несколько дней после игры, встретив своего старого, еще по службе в Минске, товарища —

Туржанского, Смушкевич сказал ему:

— Возвращаюсь, Саша, опять в Витебск. Бригаду дают... Но какой я командир, если не летаю?

Конечно, он мог бы уехать в летную школу и учиться там, но для этого надо было надолго расстаться с

бригадой. Смушкевич решает учиться здесь, среди своих.

Трудно сейчас сказать, какой инструкцией и почему, но учиться летать в частях запрещалось. Может, осталось это еще от тех времен, когда считалось, что авиационному командиру не обязательно уметь

водить самолет. Было и такое. Но теперь эти времена уходили в прошлое. И хоть немало еще командиров

из других родов войск меняло петлицы на летные, уже подрастали свои, из вчерашних рядовых летчиков.

С ними, не умея летать, тягаться более трудно. И Уборевич, и командующий авиацией округа Кушаков

понимали это и потому сквозь пальцы смотрели на то, что командир Витебской бригады нарушает

инструкцию. При встрече Уборевич обязательно не преминет спросить:

— Скоро в училище? — При этом хитровато щурится и прячет улыбку.

— Собираюсь, Иероним Петрович. — Смушкевич отводил глаза в сторону. Обманывать он не умел.

Скоро в Витебской бригаде привыкли к тому, что по выходным дням, когда все отдыхают, в небе над

аэродромом кружит самолет.

«Для пилота в небе самолет живет, и жизнь его прочно связана с жизнью летчика. Она успокаивает его

или тревожит. Она родит в пилоте такую же интуитивную близость к машине, какую испытываешь к

родному человеку». Это написано о другом летчике, [11] об Антуане де Сент-Экзюпери. Но это могло

быть написано и о Смушкевиче.

...Смушкевич летает. Один. И самолет послушен ему.

А на зеленом поле аэродрома крохотная фигурка женщины. Сверху ее едва видно. Но он, кажется, различает даже позолоченные солнцем русые волосы, которые вскидывает ветер, румянец волнения, проступивший на тронутом легким загаром лице, и, конечно, глаза — такие же голубые, как небо.