Валентин Иванов - Златая цепь времен

#Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют.

А. С. Пушкин#

Я хотел бы обратить внимание на некоторые очевидности, нами обычно не замечаемые, ибо они — быт.

Имей мы власть развернуть глыбу прошлого, как нож машины разворачивает кряж в лист тонкой фанеры, мы увидели бы следы создателей колеса, рычага и других великих открытий, изобретений. Но и электронный микроскоп не отыскал бы следов первословников.

Чтоб сделаться словом, каждое новое звукосочетание обязано было сразу войти в обиход, то есть уже быть понятным и вступить в строй подобных себе. С мига рожденья слову приходилось становиться народу своим, иначе оно отторгалось как чужеродное. Своим же слово могло стать, лишь будучи созвучным внутреннему настрою исторической культуры нации, созданному национальной эволюцией. Затем новое слово обкатывалось в народной мысли, жило, менялось. Пусть каждое слово было где-то и как-то придумано, выкрикнуто. Но создано оно всенародным, национальным творчеством.

Неотвратимый и необходимый межнациональный обмен дает иногда удивительные примеры. Обычный путь заимствованного слова извилист. Древнегреческая «стихия» пришла научным термином, и пока она таким оставалась, ее понимали по переводу — основа, первоначальное. Входя в словарь более широких кругов, термин, превращаясь в русское слово, незаметно теряет первозначение. В XIX веке уже говорят — «обуздать стихию», под которой понимают не только, например, наводнение, но и движение в обществе. В том же веке распространилось убеждение в необходимости изменить основы общественной жизни. Не потому ли и в иных оборотах русской речи стихию стали противопоставлять порядку, исчисленному разумом?

Так ли, иначе ли, но перемены в значении слов могут отражать сдвиги в жизни общества. Перестав быть термином и сделавшись словом, «стихия» обрела свободу, и педанту, настаивающему на первозначении, за ней не угнаться.

Сегодняшняя стихия имеет свои особенности:

слово стало русским, так как вольно употребляется в переносном смысле без связи с первозначением, и вкладываемое в него содержание стойко — следовательно, слово живет.

Но оно как бы еще не совсем свое, так как очень многие без него отлично обходятся, другие же слишком часто пользуются им для пышнословия, часто опасно для слов.

Если без слова оказались бы бесполезными и даже невозможными изобретения и открытия во всех областях, если произносимое слово есть результат общенародного, национального творчества, а само человечество формируется словом, как им формируется слово и нация, — тогда словесность, литература есть по преимуществу национальное, такое же открытое и подвижное, как слово.

Первичное одноклеточное носилось по воле течений. Первый моллюск отстаивал свое место и мог перемещаться. Ракообразные бегали и начинали выглядывать из воды… Успехи эволюции жизни на Земле измеряются уровнем достигнутой свободы .

Ребенку дается особенный день, радости которого ни с чем не сравнимы, ибо они чисто интеллектуальны. Это день, когда буквы, бывшие вчера только чертами и звуками, неожиданно смыкаются в слово.

Вместе с обучением грамоте учитель старается привить и понятия. Однако ученик уже получил ключ ко всей традиции, и свободу его выбора ограничить не удается.

Вольность есть главнейшее свойство фонетической письменности, которая общедоступна, а легкость приобщения к ней объясняется ее происхождением от произносимого слова; само же слово развивалось и вырабатывало свои законы свободно.

Русские не любят многословия и скороговорки. Пышнословие наносно и чуждо. Уважаются выразительность, краткость, точность. Народность Пушкина не в тематике, а в духе, в «стиле»: «Редеет облаков летучая гряда…» Сравните с языком Державина, не для упрека великому предшественнику Пушкина, но чтобы понять, как Пушкин повернул, на что оперся и от чего пошел… Некрасовское «чтобы словам было тесно, мыслям — просторно» — не рецепт, измышленный литератором за столом, но вывод из наблюдений за народным стилем речи.

Итак, фонетическая письменность записывает звучащее слово по его же законам. Эта письменность училась и учится у ранее созданного, у уже сущего.

Об уровне культуры, как о результате национальной эволюции, свидетельствует богатство речи в условиях, не преграждающих дальнейшее развитие. Чем живей движение национальной мысли, тем больше слов, тем подвижней словарь, тем ощутимей поиск. Спотыкаясь и перебивая себя вводными словечками, русский не устает рыться в запасах своих слов. Запас соблазнительно богат, но, конечно, не полон, пока жива нация. Вольность русской речи позволяет проклевываться новому среди неловкостей и спотыканий: