Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

— Да, виноваты, конечно, — выдавил я.

— В чем виноваты?

— Да в том, о чем вы спрашиваете. Знаете...

— Ничего я не знаю... Говорю, что не все нормально, вот почему: налет у вас самый большой, последнее время летали интенсивно, потому на несколько дней отдых хочу дать. Заодно техники машину посмотрят, ремонт сделают.

Я слушаю, да не слышу... Свое думаю: «Ну, влип. Купился. Не зря говорят, что на воре шапка горит».

— То, что вы знаете, а я не знаю, — неправильно, — вспомнил мои слова командир, — я тоже должен знать.

Пришлось все выложить. До деталей. Что было сказано мне, приводить здесь не буду. Если кратко — влетело порядком. Выскочил из штаба и думаю: «Фу! Хорошо, что несколько дней на глаза командиру не буду показываться».

Но через полчаса я снова стоял перед ним. Неожиданно узнал, что сегодня идет самолет на Киров. И возвращается через несколько дней. У меня же отдых! А в Кирове родители.

— Не видел я их уже более двух лет, — так объяснил командиру и попросил разрешения слетать домой.

— Ну что же, давай, — позволил он. И добавил, улыбнувшись: — Но смотри, за столом у отца береги БК. Не увлекайся. За один вылет все не расходуй.

— Все будет в норме! — четко заверил я командира.

И вот первая за годы войны встреча с отцом. С матерью. С сестричками. Далеко-далеко от нашей Луганщины.

— Ничего, скоро будем там, — радуется отец. — На заводе говорят, что уже скоро.

Смотрю на отца, моего пятидесятилетнего Игната Максимовича — старого солдата, еще времен первой империалистической и гражданской войн, и вспоминаю. Не так уж много рассказывал он о себе. Но я знал, что я сын красногвардейца. Гордился этим. А узнал об этом не от отца, а в школе.

— Саша Молодчий, ты почему не идешь на завтрак? — спрашивает меня учительница.

— А почему я?

— Детям красногвардейцев, участников гражданской войны, в школе бесплатные завтраки...

Домой летел так, что и ветру меня не догнать. А потом еле дождался отца с завода:

— Пап, ты красногвардеец?

— Было дело...

— А революцию видел?.

— Видел. В Петрограде видел.

— А как ты там оказался?

— Солдатом служил. С фронта пригнали, чтобы мы против революции были. А мы всем полком за революцию.

— А потом?

— Что потом? Воевал в гражданскую. Банды ликвидировали. Вот и все тут, — подмигнул отец, натянул фуражку мне на глаза и добавил: — Подрастешь, Саша, расскажу.

— А когда?

— На следующий год. Когда во втором классе будешь...

Да так и не рассказал. Много, очень много не рассказал. И тогда, в детстве. Да и в тот мой приезд в Киров — тоже. Уже после войны как-то, взглянув на мои две Звезды, отец достал из своего глубокого тайника (настолько глубокого, что и мне, пацану, каждую щель в доме проверившему, был он недоступен), Георгиевский крест.

— Вот, Александр Игнатьевич, — сказал тогда, — и моя солдатская награда, кровью добытая. Эту награду и наша революция признала.

Взял я в руки отцовский Георгий, и волнение — к сердцу. Точь-в-точь как свои когда получал. А отец видит мое состояние, в шутку переводит:

— Грудь — в крестах, а голова — не в кустах, как видишь. — И добавляет: — Была еще медаль серебряная» да хлеб в двадцатые годы за нее выменяли...

В Кирове отец работал сменным мастером на заводе.

— Сменный вот называюсь, — рассказывал он. — Но чаще бывает, что бессменный. По две, а то и по три смены работаем. Сам понимаешь, время такое. Вот и трудимся — сам видел как.

Видел... За те несколько дней, что я гостил у отца, побывать успел во многих местах. Узнали в городе, что фронтовик приехал, награды имеет — пригласили на завод. И я понимал, что надо. Не ради славы, разумеется. Люди хотят услышать от участника боев о том, как там на фронте. Были и такие вопросы при встрече:

«А как наше оружие?» Даже моя сестра-подросток Валя, работавшая на сборке автоматов ППШ, и та интересовалась. Словом, весь наш народ стремился сделать больше и лучше для фронта, для победы.

...Начало лета 1943 года было жарким не только от безжалостно палящих лучей солнца. К зною добавился небывалый грохот разрывов артиллерийских снарядов, авиационных бомб, рокот сотен моторов на земле и в воздухе.

В такой обстановке трудно себе представить состояние людей, зарывшихся в землю или находящихся у артиллерийских орудий. Наверное, не лучше и в стальном панцире танка.

За годы войны нам не раз приходилось видеть землю, кипящую от разрывов снарядов, мин и авиационных бомб. Порой, наблюдая происходящее на земле, думалось, что в таком пекле не осталось ничего живого. Никто тогда не завидовал солдатам и офицерам сухопутных войск. Мне не приходилось бывать на передовой во время артиллерийской и авиационной подготовки. Довелось только наблюдать все это с воздуха. Поэтому сравнивать, где труднее, не берусь. Наверное, везде: и на земле, и в воздухе, и на море — все это выдержать тяжело. Ведь все мы — люди. Но выдерживали. И побеждали.