Пока же, задев соперницу Бреслау в своей статье, она пишет в том числе и о себе, как о посторонней, как о «мадемуазель Андрей». Но к себе она относится несколько снисходительней, критикует, как и всех, но отмечает, что художница — дебютантка, а значит у нее все впереди. Другие отзывы в журналах не так к ней снисходительны и больно ранят ее самолюбие.
Башкирцева и сама осознает, что слишком мечется, торопится, спешит выставляться, едва овладев азами живописи и композиции, но за этим стоит не только непомерное ее тщеславие, но уже укоренившееся в ней знание, что все это закончится через несколько лет медленной и томительной смертью… Поэтому хочется спешить. Чтобы увидеть. Чтобы насладиться. Чтобы почувствовать, чем пахнет слава. Не посмертная, а прижизненная.
Глава девятнадцатая
Россия. Богомолье. Лавра
В Россию она едет, как всегда, через Берлин. Там встречается с Габриэлем Жери, который теперь атташе во французском посольстве в Берлине. Она посещает его дома, что неприлично для девушки, путешествующей без родственников. В его жилище она находит свой портрет в серебряной рамочке, но намечавшаяся когда-то страсть уже быльем поросла. Она расстается с Архангелом Габриэлем без сожаления.
Россия опять встречает ее невыносимым запахом лука в супе, вероятно, во Франции лук не пахнет (Или как говорил один мой знакомый: «В Америке даже трава по-другому растет), приветливыми чиновниками и носильщиками («Боже, неужели так было?» — невольное вырвавшееся восклицание автора), а также лужами, грязью и сиренью в цвету, что вполне соответствует и теперешней действительности.
Едва приехав в Гавронцы, девушка садится за рояль и играет нечто похоронное. Ее собака Коко жалобно подвывает музыке — любимый концертный номер всех девушек всех времен. Вслед за ней, ее картонками, собачонками и тридцатью платьями, самостоятельно прибывают из Парижа письма и журналы. Жулиан пишет, что Тони Робер-Флери при смерти. Служанка Розалия плачет, жалея Тони. Она славная девушка. К счастью, почти тут же приходит депеша, где сообщается, что он выздоравливает. В журналах, присланных из Парижа, упоминается мадемуазель Андрей, все что пишется о ней, независимо от оценки, воспринимается полтавскими провинциалами, как нечто небывалое. А то как же! Ведь это ее имя напечатано в газете. Отец горд — вокруг нее светится ореол гения местного значения. У предводителя дворянства — дочь гениальна. Она записывает в свой дневник: «… из того, что там составляло мое отчаянье, здесь создается мне ореол».
О Мусе все заботятся, ее окружают молодые родственницы: жена Павла, Нини, ее сестра и Дина. Но купаться они ходят тайком, потому что боятся, что Муся увяжется за ними. А ей нельзя простужаться, всем известно, что у нее чахотка. Поэтому, когда она собирается писать с натуры, во дворе тут же строят беседку, а на ее деревянный пол постилают солому.
Праздники следуют в имении один за другим. Кавалеры окружают ее с утра до вечера. Но нет достойного. Правда, у соседа, несметно богатого Кочубея, два взрослых, неженатых сына, но как назло, их нет в родных пенатах. К Башкирцевым в имение собираются местные крестьянки, разглядывают ее, обнимают, желают хорошего мужа. В зале устраивают танцы, приглашая военную музыку, которая играет за обедом и вечером на балконе.
Но ее мало что радует, глухота усиливается, приметы предвещают скорую смерть: разбивается зеркало, зажигают одновременно по три свечи.
«Неужели я умру? Бывают минуты, когда я холодею при этой мысли. Но я верю в Бога, мне не так страшно, хотя… я очень хочу жить. Или я ослепну; это было бы то же самое, так как я лишила бы себя жизни… Но что же ожидает нас там? Не все ли равно? Избегаешь во всяком случае знакомых страданий. Или, может быть, я совершенно оглохну? Я пишу это с озлоблением… Боже мой, но я не могу даже молиться, как в былое время. Если это означает смерть кого-нибудь близкого… Отца! Но если мама? Я никогда не могла бы утешиться, что была резка с нею». (Запись от 27 июня 1881 года.)
Россия вообще ее не радует, она не находит здесь деликатности (Ишь, чего захотела!), нравственности и скромности. В России никто ничего не боится, даже духовника, что в провинциальной Франции невозможно было бы представить. Здесь не боятся ни старой бабушки, ни тетушки, никого… Женятся по любви и очень легко увозят невест, как это сделал ее родной брат.
Да и о какой нравственности можно говорить, если родственники, что Башкирцевы, что Бабанины, одна шатья-братья, за обедом обсуждают тянущееся более десяти лет дело ее матери и тетки, и сама Мария предлагает дать взятку в пятнадцать тысяч судье, который это дело ведет. Интересно, из чего она исчислила сумму взятки? Но дядя Александр, ловкач и хитрован, уже устроил все по-другому. Его слуга, втеревшись в доверие судьи и поставляя ему девочек (как тут не вспомнить генерального прокурора России Скуратова!), подпаивает судью и подсовывает ему на подпись компрометирующие письма. Далее следует элементарный шантаж и вещественные доказательства, какие, видимо, все-таки были, из дела судьей изымаются. Процесс прекращен. Цель оправдывает средства. Публика рукоплещет. Мария, разумеется, не ропщет, — она счастлива, ведь сама она плоть от плоти этого общества:
Читать дальше