Пётр Андреев - Повесть о моем друге

— Это завещание. Мое завещание. Я передаю всю мою библиотеку. Согласно описям, — он достал несколько страниц машинописного текста, также заверенные печатями, — коллекция уникальных книг составляет четыре тысячи томов. После моей смерти я хочу, чтобы все фолианты по истории русского театра стали достоянием харьковской библиотеки, которая имеет честь находиться на Дворянской улице.

— Такой улицы в Харькове нет, — ответил я. — С 1917 года не существует.

Пошамкав белесыми губами, утерев слезу, Леонидов после долгого и тяжелого молчания глухо ответил:

— Названия-то нет, но ведь улица осталась…

Ушел он согбенный, шаркая ногами, и в сердце моем шевельнулась жалость к этому человеку.

— Жалеть его вообще-то не следует, — сказал мне во время следующей встречи Андреев. — Он ведь не только сам остался в Париже, когда повез за границу МХТ на гастроли, но и многих актеров уговорил. Сколько им, ныне широко известным в Москве, пришлось помыкаться, прежде чем смогли вернуться на Родину… Так что — вину свою он хочет загладить… По-человечески я его понимаю, — вздохнул Андреев, — очень хорошо понимаю…

Однако слова «по-граждански» старик так и не произнес.

Именно Андреев впоследствии сказал мне, что неподалеку от Парижа в городе Нейи на маленьком кладбище захоронен великий русский композитор Глазунов, автор бессмертной «Раймонды», в которой так блистательно выступали величайшие балерины нашего времени — Анна Павлова, Галина Уланова, Майя Плисецкая.

Я поехал на это кладбище и среди безвестных могил французских граждан нашел небольшой мраморный крест и плиту — «Александр Глазунов». Ни венков, ни цветов — запустение; непонятное русское имя среди тысяч французских; а ведь Глазунов лежит, великий композитор, один из корифеев русской музыки, гордость наша и слава.

Сердце мое сжалось, вспомнились поруганные гитлеровскими вандалами могилы Чайковского, Толстого, Пушкина, вспомнилось, с каким трудом, ценою каких огромных усилий восстанавливали мы эти святыни, вспомнилось, каким почетом окружено искусство у нас на Родине, как торжественно отмечаются Пушкинские дни в Михайловском, как празднуется на Смоленщине рождение Глинки, когда десятки тысяч людей заполняют улицы и площади города, восставшего из пепла, и звучат вдохновенные мелодии великого сына великого народа…

— Кто из родственников Глазунова живет в Париже? — спросил я Андреева.

— Право, не знаю, — ответил он. — Кажется, после смерти его вдовы единственная наследница, дочь композитора, перебралась в Германию.

— Это все, что вы знаете?

— Увы, все.

Задача оказалась сугубо трудной: во-первых, ныне существуют две Германии — ГДР и ФРГ; во-вторых, человек в стране подобен иголке в стоге сена.

Андреев, впрочем, вскоре позвонил ко мне и добавил:

— Кажется, дочь Глазунова вышла замуж за какого-то немецкого писателя, но и это неточно — так мне сказали знакомые, на память которых я не могу полагаться совершенно определенно.

Это тем не менее была хоть какая-то зацепка. Вернувшись в Москву, я связался с моими друзьями, работавшими в ГДР и ФРГ; братство по фронту, по партизанской борьбе — великое братство; тот, кто знает запах пороховой гари, ужас бомбежек и минометных, свистящих обстрелов, скорее всех и всегда поможет другу, если только (редко это, но, увы, бывает) не зачерствел человек, не забурел, забыл фронтовое, всеобщее, объединяющее родство.

Друзья, работавшие в ГДР, ответили быстро — помогли немецкие товарищи, сразу же откликнулись, на нашу просьбу, и это понятно — братская социалистическая страна, общность идеалов, классовая солидарность. Ответ товарищей из ГДР был неутешительным: опросили членов Союза писателей, связались со всеми литераторами, не состоящими еще членами Союза, но никто не был женат на дочери Александра Глазунова, никто ничего не слыхал ни о ней, ни о ее муже.

Из ФРГ ответ пришел значительно позже, но радости моей конца не было: в Мюнхене живет писатель, искусствовед, выпустивший несколько книг по истории французских импрессионистов, ныне работающий над монографией о Глазунове. Жену его зовут Елена Александровна, она русская, единственная на всем белом свете наследница нашего великого композитора.

Через несколько дней в Мюнхен вылетел наш товарищ Володин, занимавшийся вопросами культуры. Я с нетерпением ждал его возвращения — мы условились, что в тот же день, сразу после беседы с Еленой Александровной, он вернется, чтобы рассказать о том, как прошла встреча. Однако ни в тот день, ни утром следующего дня Володин не вернулся. Лишь только поздним вечером он пришел ко мне — усталый, но счастливый.