Михаил Корабельников - Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс

– явочным порядком учрежден восьмичасовый рабочий день;

– упразднена жандармерия, полиция заменена народной милицией;

– отменена смертная казнь;

– принята декларация «прав солдат» и учреждена выборность командиров, что в конечном итоге привело к развалу воинской дисциплины. Армия потеряла боеспособность, и Россия оказалась реально неспособной продолжать войну, чего от нее требовали союзники.

В российском обществе под звуки «Марсельезы» воцарилась небывалая, неслыханная доселе свобода, повсеместно окрашенная в красный цвет. Но абсолютная свобода в таком традиционно авторитарном государстве, каковым была Россия, должна завершиться абсолютной несвободой. Дальнейшая история показала, как это произошло. А пока все были счастливы, – или представлялись таковыми, – и едины в своих республиканских настроениях. Разрешение вопросов окончательного устройства российского государства откладывалось до созыва Учредительного Собрания, на которое все возлагали надежды – и либералы, и государственники, и социалисты, и «националы», и прочие граждане страны.

По признанию Троцкого, единственной его профессией в Нью-Йорке была профессия революционного социалиста. Он печатался в русской газете «Новый мир», читал доклады на русском и немецком языках, выступал на митингах. Соединенные Штаты под неумолкающий хор пацифистов готовились к войне в Европе, чтобы с наименьшими для себя потерями решить ее исход в свою пользу. «Известно, – замечает Троцкий, – что для пацифистов война является врагом только в мирное время». Все они заканчивали свои речи обещанием поддержать войну, если она станет необходимой. Наконец, 3 февраля 1917 года произошел долгожданный разрыв дипломатических отношений с Германией…

В редакции газеты «Новый мир» уже сотрудничали Бухарин, Володарский, – убитый впоследствии эсерами под Петроградом, – и Чудновский, – раненый под Петроградом и убитый затем в Украине.

С первых же вестей о перевороте в Петрограде весь многоплеменный рабочий Нью-Йорк был охвачен волнением. На некоторое время редакция газеты «Новый мир» стала в фокусе всей нью-йоркской печати. Из социалистических редакций и организаций звонили непрерывно. Вот как Троцкий описывает типичный диалог с местными социал-демократическими газетами:

– Пришла телеграмма о том, что в Петербурге министерство Гучкова – Милюкова. Что это значит?

– Что завтра будет министерство Милюкова – Керенского.

– Вот как! А потом?

– А потом – потом будем мы.

– Ого!

В это никто не верил, и слова Троцкого принимали как шутку. На собрании почтенных русских социал-демократов Троцкий доказывал неизбежность завоевания власти «партией пролетариата» на второй стадии русской революции. Это, по его словам, производило примерно такое же действие, как камень, брошенный в болото, населенное чванливыми и флегматичными лягушками.

Больше в Америке делать было нечего, пора возвращаться на родину. Спешили выехать с первым пароходом. 25 марта были улажены все формальности и получены документы, пригодные для проезда в Россию. В британском консульстве в Нью-Йорке Троцкому было заявлено, что со стороны английских властей не будет никаких препятствий их отъезду. 27 марта Троцкий с семьей и несколькими соотечественниками отплыли из Нью-Йорка на норвежском пароходе «Христианиафиорд». Провожали их с цветами и речами. Однако идиллия триумфального возвращения на родину скоро закончилась. В канадском Галифаксе, где пароход подвергся досмотру английскими военно-морскими властями, полицейские офицеры подвергли русских эмигрантов прямому допросу: «каковы ваши убеждения, политические планы» и пр. На эти вопросы Троцкий отвечать отказался на том основании, что внутренняя русская политика не стоит пока под контролем британской морской полиции.

Однако он, очевидно, ошибался. 3 апреля на борт парохода явились английские офицеры в сопровождении матросов и насильно ссадили на военный катер Троцкого с семьей и еще несколько человек. Его жену и детей оставили в Галифаксе, а остальных доставили по железной дороге в лагерь в Амхерсте, где содержались немецкие военнопленные. Здесь же, в конторе лагеря всех подвергли унизительному обыску. Причину задержания пленные узнали от коменданта лагеря: «Вы опасны для нынешнего русского правительства, и вы опасны для союзников вообще». Не знаю, как обстояло дело с другими задержанными, но относительно Троцкого комендант определенно не ошибся: еще как опасен.