Виктор Мочульский - Приключение жизни Виктора Ивановича Мочульского, описанное им самим

Это была зимняя кампания. Артиллерии нередко приходилось идти, проваливаясь на два фута в снег. Когда гвардия вышла из Петербурга температура достигала –30 градусов. Бедные люди жестоко страдали от февральских ветров и метелей, и марш был много страшнее битвы. Наконец мы достигли города Седлец, расположенного недалеко от границы. Далее, однако, можно было продвигаться только пешком, вместе с солдатскими полками, сформированными здесь же из выздоровевших после тяжёлого перехода и вновь прибывших людей. Я, договорившись с одним евреем, арендовал у него за несколько дукатов так называемую «еврейскую бричку», на которой и отбыл ночью из города.

«Еврейская бричка» в Польше – это обыкновенная длинная крестьянская повозка с плетёным кузовом или навесом, под который кладутся вещи пассажира и куда усаживается он сам. Перед таким кузовом сидит на козлах кучер, перед которым, в свою очередь, располагается лошадь, поставленная в оглобли. Иногда сбруя бывает ещё более простой – тогда она состоит из двух верёвок, прикреплённых к заменяющей хомут шерстяной петле. Эта упряжь мгновенно набрасывается на шею лошади, а затем к ней столь же легко и быстро прикрепляются вожжи. Такая повозка проста и долговечна. Часто в неё усаживаются 10–15 детей и взрослых, мужчин и женщин, и одна лошадь тащит их всех. Тогда чуть ли не на всех станциях можно было наблюдать следующую печальную картину: целая еврейская семья сидит в подобной бричке и кучер хлещет бедную изголодавшуюся клячу, чтобы успеть приехать домой до начала субботы.

Вот в таком-то экипаже я и ехал по шоссе по направлению к Варшаве. Но дорога была пустынной, так как прошедшие полчища солдат опустошили всю округу и изгнали живших там людей. Только евреи с их кочевно-кабацким хозяйством получали недурную прибыль. Было холодно, сыро и уныло. Что же касается еды, то мне приходилось довольствоваться крохами, купленными ещё в Седлеце. На третий день пути я добрался до Милозно, где располагалась штаб-квартира Дибича. Утром моему взору предстало необозримое поле, заполненное грязными и заснеженными казачьими бивуаками. Всё это напоминало скорее цыганский табор, чем военный лагерь – ведь и здесь бродило множество лошадей.

Между тем сражение под Гроховской уже произошло. Храбрые кирасиры прорвались там к мосту, и поляки отступили в изрядном беспорядке – всё бежало и теснило при том друг друга: маркитантки и солдаты, пушки и коровы, фуры и генералы – всё смешалось, и, не выдержав этого огромного веса, лёд проломился и мост обрушился. На варшавском берегу с белыми флагами, хлебом и солью уже стояли горожане, показывая тем свою покорность победителям. Но – о ужас! – никто не поддержал наших храбрецов, и их атака захлебнулась. Все войска были отозваны, как только граф Гейсмар доложил о невозможности форсирования Вислы по льду. Поляки, тем не менее, успешно провели переправу, в чём им помог сильный ночной заморозок. Мороз был таким, что, проснувшись той ночью в палатке и встав, я порвал свою шинель, край воротника которой примёрз к земле.

Вскоре после моего прибытия, я был прикомандирован к генеральному штабу графа Дибича, который несколькими днями позже отступил от Варшавы к Югу, к Schenitza, надеясь перейти реку там. Для постройки моста меня, вместе с другими инженер-офицерами, направили в город Карчев, расположенный за 40 вёрст от Варшавы, выше по течению Вислы. Наш конвой состоял из двух гусарских эскадронов, которые лишились во время перехода почти всех своих лошадей. Им пришлось становиться на бивуак в необычайно ненастную погоду – всё из-за того, что жителям маленького, грязного городка Карчева нельзя было доверять. Кроме того, мы каждую секунду ожидали увидеть переходящих реку поляков, так как недалеко имелся брод, проходимый для всадников.

Я находился тогда в весьма стеснённом положении, ведь у меня совершенно не было времени на то, чтобы обеспечить себя всем необходимым для такой кампании. К счастью, прибыв в Милозно, я смог, чуть ли не силой, однако, выторговать у довезшего меня еврея его бричку и лошадь, что обошлось мне в 10 дукатов. Чуть позже я купил у казаков и верховую лошадь, изрядную каналью, за ужасающую цену в 800 рублей. Коней тогда было не достать, потому что их скупали каждый день приезжавшие в штаб-квартиру офицеры. После окончания кампании я продал свою 800-рублёвую лошадь за 7 флоринов, то есть за 4 рубля, 20 копеек на базаре в Варшаве…