Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… Войны и судьбы

Поехали. Выяснилось, что у нас заканчивается топливо (топили обыкновенными деревянными чурками). Пришлось у местных жителей одолжить немного дров и напилить их до необходимых размеров. Газогенераторы снова задымили.

Все устали и вскоре заснули. Как оказалось – вместе с шофёром и лейтенантом… Пришли в себя, когда машина съехала в кювет и опрокинулась на бок. Но из-за малой скорости отделались ушибами и царапинами. Не пострадала и машина: на руках поставили её вновь на дорогу.

В Любани нас никто не ждал. В конце концов лейтенант всё-таки получил какие-то распоряжения. Только стали выезжать из посёлка – нашу колонну атаковали три немецких самолёта! Они резко пошли на снижение, открыли огонь из пулемётов, сбросили несколько бомб и улетели. Но отстрелялись и отбомбились немцы мимо, никого из нас не задело. Это было моё первое боевое крещение.

В районе Любани мы несли дозорную службу: охраняли железную дорогу. Была попытка поймать диверсантов, которых якобы недавно забросили на парашютах в эти места. В нашем взводе никто никого не поймал. Хотя один из курсантов рассказал, что в районе железной дороги заметил диверсанта и сразу же открыл по нему огонь, но диверсант благополучно скрылся…

4 августа мы вернулись в Ленинград. Училище готовилось к эвакуации вместе с курсантами, зачисленными на первый курс в мае 1941 года. Нельзя сказать, что в училище царил полный хаос. Но чистоты и порядка, которыми училище всегда отличалось, уже не было. Занятия давно прекратились, и во дворе редко кого можно было встретить. Исчезли все наши военные преподаватели. Бывшие строевые офицеры – командиры рот и взводов – ушли на фронт. Их частично заменили военфельдшеры, окончившие училище в 1940 году. Но и их мы видели редко. Чаще других к нам подходили первокурсники. Их интересовало, где мы были, видели ли немцев, куда получим распределение… Но уже через день их эвакуировали за Урал.

На следующий день нас построили перед главным корпусом и зачитали нам приказ главкома Сталина об окончании училища и присвоении нам офицерского звания «военфельдшер». Не дожидаясь, пока выдадут офицерское обмундирование, я побежал домой. Мне очень хотелось встретиться с родными! С начала войны я дома ещё не был. На первый взгляд, у нас на Дегтярной мало что изменилось: меня вкусно покормили, разговоры вели самые что ни на есть мирные. Просто перед отправкой на фронт никто не хотел меня расстраивать.

Когда я утром вернулся в училище, все ребята уже были переобмундированы. Мне достались самые большие по размеру брюки и гимнастёрка. Когда я их примерил, то пояс брюк доходил мне до подмышек, а ворот гимнастерки застёгивался на середине груди. Рукава пришлось сильно подгибать, чтобы из них были видны руки. Но менять обмундирование было не на что! Поменяли только сапоги – они достались мне разных размеров и оба на одну ногу. Во взводе я был самым тощим. Могу только представить, насколько карикатурно я выглядел. Но это не помешало мне прогуляться по Невскому и сфотографироваться в офицерской форме в фотоателье на Садовой улице.

Ленинград в августе 1941 года ещё не был прифронтовым городом. Но приближение фронта явственно ощущалось: витрины магазинов заложены мешками с песком, повсюду развешены патриотические плакаты: «Родина-мать зовёт!», «Отстоим наш Ленинград!». Я даже задумался: неужели на самом деле придётся его отстаивать? И всё-таки тогда это казалось нереальным: магазины торговали ещё без карточек, можно было купить и продукты, и конфеты, и соль, и спички. Работали театры и кино. Помню, 17 августа я пошёл в театр Музкомедии на спектакль «Роз-Мари». (Театр Музкомедии функционировал всю войну и даже в блокаду.)

Народу в городе стало заметно меньше. В основном оставались женщины, дети, старики. Люди были угрюмыми, озабоченными. Все куда-то спешили. Казалось: город превратился в огромную сжатую пружину в ожидании тяжких испытаний. Но никто тогда и не мог предположить, что испытания окажутся настолько страшными – девятьсот дней блокады…

Днём 18 августа 1941 года я уезжал с Московского вокзала. Уговорил родителей меня не провожать – стеснялся перед товарищами, которые ехали со мной (многие из них не были ленинградцами, их никто не провожал). Стеснялся я того, что мама, отправляя сына на войну, конечно, не удержится от слёз. А мне за неё будет стыдно…

Поезд отошёл точно по расписанию. Но на этом точность и закончилась. Мы двигались очень медленно, часто стояли на полустанках. Утром оказались лишь в пятидесяти километрах от станции Мга, ведь основная магистраль Ленинград – Москва уже была перерезана немцами. До столицы добирались окружным путём, через станцию Санково. В Москве оказались только через пять суток, а до Тбилиси добирались потом ещё четыре дня.