Татьяна Владимирова - Сквозь цветное стекло

– Директор! – отвечали мне с хохотом.

С худруком мое знакомство произошло позже, хотя именно по его инициативе мы оказались в Сочи: муж был приглашен на прослушивание и по результату принят солистом-пианистом и концертмейстером. Уже в качестве редактора студии телевидения я пришла к Давиду Григорьевичу, чтобы расспросить его о формировании филармонии, творческом составе и задачах, которые он ставит, и информировать об этом важном событии наших телезрителей. Многие годы мы будем связаны творчеством, оба родоначальника станут нам близкими людьми, ведь наши биографии будут складываться с их участием. А они относились к артистам с уважением и пониманием, хотя обладали опытом далеко не однозначным, часто не созвучным: один – административный работник, заведовавший отделом пропаганды Горкома КПСС, другой – совсем не кабинетный, не привыкший к подчинению кому бы то ни было, творчески непредсказуемый композитор – народный артист Молдавской ССР. Но именно их совместными стараниями формировалась филармония, приглашались в коллектив выпускники лучших консерваторий страны, благодаря им в город на гастроли приезжали выдающиеся исполнители, дирижеры, симфонические оркестры, театры.

С уважением вспоминаю первое поколение исполнителей. Это были уже состоявшиеся, уверенные, знающие себе цену артисты со своими пристрастиями, вкусами, пониманием жизни. Некоторые из них дружили со столичными звездами, поддерживая тем свое реноме, и интересно было в том, довольно замкнутом мире, где мы тогда жили, узнавать от них подробности «олимпа». Они преданно служили искусству. Словом, молодым было чему у них поучиться. Но было и от чего отказаться – артистический мир субъективен, противоречив, порой беспощаден и несправедлив, нам открывался он прежде всего в поступках «опытных». Очень важно было для каждого из нас не потеряться в этом сложном мире.

Мысленно возвращаясь в те шестидесятые годы, вспоминаю евсе в сценах и событиях, деталях, репликах и лицах. Живо представляю музыковеда Иосифа Марковича Маевского! Вот он чинно подходит к театру, выставляя вперед трость, в помощи которой вовсе не нуждался, но она придавала значительности его невысокой фигурке с воздетой вверх головой! Он очень «держал себя»!

Никогда не выходил из образа! А что пряталось за образом? Кто знает. Он был сам – , один, не помню, чтоб он с кем-то горячо дружил, но и не ссорился. Был очень самолюбив, не терпел никаких шуток в свой адрес. Однажды его изобразили в капустнике. О! Он испепелил пародиста и взглядом, и презрительным словом об отсутствии у того таланта, причем произнес он это слово походя, не удостоив своего обидчика чести предстать пред его, мэтра, очами! Артистический люд слагал о нем притчи: когда выпрямляли дорогу Сочи – Адлер, по которой мы ездили в санатории, появился тоннель, въездом в него служила (и служит!) арка с огромной «М» наверху. Кто-нибудь из артистов, завидев ее первым, непременно с явным удовольствием поставленным голосом отчетливо читал:

– Маевский!

Повторялся и анекдот, неизвестно кем придуманный, но прижившийся в устной летописи, о том, что знаменитый музыковед, друг Шостаковича, Иван Иванович Соллертинский, заболел манией величия – – он ходит по кабинету и повторяет:

– Я – Маевский! Я – Маевский!

У Иосифа Марковича как авторитетного члена художественного совета было всегда строгое бескомпромиссное требование к исполнителю, он играл роль камертона, по которому безошибочно проверялось качество принимаемой программы. Порой его оценка, если это касалось коллеги, была не беспристрастной, со временем я научилась относиться к этому вполне, по-моему, разумно: не обижаться, а улавливать суть и благодарно принимать замечание, а к остальному относиться снисходительно. Снисхождению к другим надо было учиться, это очень полезное свойство, особенно «в зоне повышенной опасности», то есть – зоне повышенных амбиций.

Однажды (мы жили тогда в Летнем театре, Зимний был на ремонте), я сдавала худсовету программу «Русская народная песня». По-видимому, решила «опроститься», т. е. выглядеть попроще, поближе к «народу», соответствовать, так сказать, теме, и предстала с распущенными волосами. Все прошло хорошо, я вышла из театра. Светило солнышко, воздух был какой-то мягкий, ласковый, море внизу искрилось и играло – блаженство! Появился Иосиф Маркович, он подошел ко мне и повелительным жестом пригласил присесть на скамью. Он говорил со мной очень дружелюбно, даже с какой-то отеческой заботой, вставляя, однако, для порядка время от времени, как бы между делом, язвительные междометия, а под конец вдруг сказал: