Екатерина Иващенко - Такие разные женские судьбы

Позже сестра говорила, что даже я, будучи совсем маленьким ребёнком, понимала, в какой незавидной ситуации мы оказались. И рассказывала, что когда хозяина дома не было поблизости, она залезала в саду на дерево, сбрасывала абрикосы, а я – мне месяцев восемь-девять тогда было – ползала под деревом и сгребала их в кучку, чтобы потом сестра успела быстро собрать.

Наконец в начале сорок четвертого Комаровский сказал папе: «Даю вам пять суток, ваша семья находится там, у вас родилась дочь». Ещё он вручил специальный талон, который можно было потратить на зимнюю одежду для себя и родных: на валенки, тулупы и прочее. Ведь ехали в холод, на Урал.

И вот, мама на работе, сестра пасёт овец, бабушка сидит со мной в этой землянке без окон… и тут появляется наш папа! Представляю, какая это была встреча, какой праздник.

Мне было уже два годика, даже ближе к трем, но когда он меня увидел, то воскликнул: «Ба, мне сказали, что у меня в сорок первом дочка родилась, а эта такая крошечная лежит!» Худенькое, маленькое существо…

Вот так наша семья наконец воссоединилась. Когда освободили Киев, бабушка заявила, что в холод на Урал она ехать не желает, поэтому осталась с дядей (потом они вместе вернулись под Киев), а мы поехали дальше, в Челябинск.

Какие у меня воспоминания о жизни в Челябинске? Мы жили в многоквартирном доме, в коммуналке, где, естественно, было много людей. Примерно тогда появилась американская продуктовая помощь. Мне было уже года четыре, и я очень хорошо помню эти большие белые банки с консервами. Выдавали их раз в пару месяцев. По соседству с нами тогда жила семья одного военного: муж, жена и дочка. И, к сожалению, эта женщина очень предвзято относилась к евреям. Всегда считала, что наши консервные банки больше, чем у них, или что у наших цвет получше, что они посвежее…

А вообще там несколько еврейских семей было, человек, наверное, пять работало, в том числе папа. И хотя у него не было высшего образования, он был настолько хорошим специалистом, что его без лишних разговоров сразу назначили начальником цеха по деревообработке. Как-то приезжал министр среднего машиностроения, и в один день (мне тогда было уже семь лет) отец пришёл домой так поздно, что мы его даже потеряли. И слышу я мамино восклицание: «Какая красота!» Выхожу – а его орденом наградили, и куча грамот лежит.

Но в те времена я своего папу почти не помню, только, разве что, сквозь сон вижу, как он в темноте, уже ночью после смены наклоняется ко мне, чтобы погладить. А днём я его не видела – вот такая была работа.

Были очень строгие условия: выход за территорию разрешался только по специальному пропуску, не дай Бог опоздаешь на работу на десять-пятнадцать минут – и всё. Пропуск забирали, а тебя за этот проступок отправляли куда положено. Очень жестокие меры.

Но что я хорошо помню, так это ощущение сытости. Бывало, мама говорит: «Ида, кушать!» А я не хочу. Прекрасное это чувство.

Строилось всё очень быстро. Вроде, вот только один дом стоял, а потом уже два, три… Но женская половина, например, вообще не понимала, где они находятся. Ну, строят что-то мужчины и пусть строят. Да и сам отец потом говорил, что им тоже особо никто ничего не сообщал, сами только догадывались, что готовится некий секретный объект.

Потом там стали появляться пленные немцы-строители, и отношение к ним было понятно какое. Как-то в наш дом пришел немец дядя Ваня, он с папой на лесопроизводстве работал. В тот раз он нам на машине привёз дрова на все квартиры в доме и в каждую по очереди заносил. Я тогда сидела в комнате и вдруг слышу, мама кричит: «Да прекратите вы уже, встаньте, встаньте!» Думаю: «Кому это она?» Выхожу и вижу: он стоит на коленях и прощение просит. И так в каждой квартире. А потом, когда мы переехали в другое отдельное жильё, он жил с нами в небольшом предбаннике. Очень добрый и хороший был, зимой меня на санках катал. Ещё дядя Ваня меня учил правильно есть селёдку. Когда хорошая селёдка, в ней есть внутренности – «молоки», это что-то типа очень мягкой печени. Он учил, что нужно взять столовую ложку с этими «молоками», подержать над огнём, чтобы они растворились, и тихонечко с хлебушком съесть. Вкусно!

А сам он был зубным врачом. Его, как и всех тогда в Германии, призвали в армию, и чуть ли не на второй-третий день взяли в плен, и он даже автомат в руках подержать не успел. Отцу его стало по-человечески жалко, и он ему постоянно чем-нибудь помогал. А потом этого дядю Ваню депортировали на родину.