Кармело Сардо - Сорняк

– Не переживай. Интервью для меня уже как глоток свободы: вы пришли сюда, я вызвал у вас интерес, смог рассказать, объяснить, кто я и кем был. Поверь, если ничего не изменится к лучшему, я не стану сокрушаться. Если мне суждено умереть здесь, я умру, когда придет время.

Нас перебивает комендант:

– Закончили? Все в порядке?

– В порядке, спасибо.

Я выпускаю руку журналиста и смотрю ему в глаза. Хочу надолго запомнить этот момент. И пусть наша встреча не окажется последней.

Он протягивает мне руку, чтобы попрощаться. Я обнимаю его, не обращая внимания на коменданта.

– Береги себя, не заставляй родных волноваться, – говорит он мне напоследок, осторожно высвобождаясь из моих объятий.

Я закрываю глаза, киваю и с легкой улыбкой говорю: “Не тревожься за меня”. Затем покидаю комнату и следую за комендантом в свою мрачную камеру.

Журналист проходит со мной десять шагов до белой железной двери, которая разделяет его жизнь и мою, и смотрит, как тяжелая дверь с грохотом затворяется за моей спиной.

Я оборачиваюсь и больше не вижу его.

Теперь я наедине с собой и своим существованием. Коридор, решетка, надзиратель открывает дверь в наш отсек. Другой надзиратель отпирает камеру и спрашивает, как прошло интервью, подшучивая надо мной: мол, теперь я стану знаменитым. Я молча улыбаюсь, жду, пока он закроет за мной дверь, и вот я снова в камере, растерянный и смущенный.

Я один в тесной одиночной камере. Бросаю папку с бумагами на стол, за которым ем и пишу, и растягиваюсь на железной койке, прикрученной к полу. Перевожу взгляд на маленький телевизор под потолком в углу, и сразу встаю. В голове не вертится ни одной мысли. Иду в крошечную уборную, умываюсь, снова падаю на койку. Не хочется делать ничего. Заложив руки за голову, смотрю на “Восход солнца” Моне, единственную репродукцию, которая висит на стене рядом с фотографиями моих племянников.

Вот и весь мой мир. Он здесь, в камере, где я провел последние двадцать два года своей никчемной жизни.

Янаписал эту книгу не ради того, чтобы тешить свое самолюбие. Это не авантюрный роман о вендетте, страхе, азартных играх, деньгах, сексе и перестрелках.

Мною движет желание восстановить историю своей жизни. А впрочем, что такое литература? Разве это не стремление поделиться пережитым?

Не стану отрицать, что я был одним из основателей криминальной группировки, известной как “Стидда”. Это название придумали журналисты, а мы с товарищами приняли его. Нас не объединяла никакая общая идея, точнее, единственное, что нас объединяло, – противостояние “Коза Ностре”.

Да, я был преступником, причем безжалостным, но судьба не дала мне иного выбора. Я не знал, как еще можно выпутаться из ситуации.

Я не оправдываюсь, но все же понять мою жизнь способен лишь человек, знакомый с той средой, из которой я происхожу. Необходимо вернуться в ту эпоху и разобраться в обстоятельствах, обрамлявших мою жизнь и определявших поступки. Иначе невозможно понять эту историю. Выявить контекст происходящего – значит проникнуть в особый тип сознания. Человек, чья судьба вырвана из исторического контекста, обречен.

Я боялся и ненавидел убийц, уничтоживших членов моей семьи, и не знал иного способа выразить свою боль, кроме как ответить насилием на насилие. Но проявленное мною насилие обусловлено, скорее, инстинктом самосохранения, нежели слепой местью.

Я убивал людей, запачкал руки преступлениями, которые продолжал бы совершать, если бы меня не арестовали. Одержимость местью, злоба против тех, кто отнял у меня любимых людей, заставляли меня верить в собственную правоту, и мне не было дела до причин, побудивших врагов убить моих родственников. Боль от потери обессиливает тело и дух, лишает жизнь смысла. Зато чувство мести и жажда справедливого воздаяния делают жизнь осмысленной.

Понять, откуда проистекает насилие, способен лишь тот, кто познал страх. В 1986 году я только отслужил в армии, то есть мне едва исполнилось двадцать лет, и проклятым летним вечером того же года банда наемных убийц расстреляла моих родных. Я, неопытный юнец, стал свидетелем жуткой картины: мой дед, дядя и другие родственники распростерты на земле, все мертвы. Их тела застыли в неестественных, изломанных позах, нашпигованные пулями. Я спасся чудом. Начиная с того вечера вся моя семья оказалась на прицеле. Год спустя был безжалостно убит мой дядя, человек порядочный и честный, отец семейства, его вина заключалась лишь в том, что он тоже носил фамилию Грассонелли. Его расстреляли только поэтому. Убийцы не пожалели его, хотя знали, что оставляют сиротами четверых детей.