Наталья Шадхан - Расскажи про меня, Игорь! Метод Шадхана

Мне стало казаться, что мой приезд в Воркуту – это никакая не случайность. Все мое детство мама и нянька скрывали, но так, что я все равно догадывался, что в нашей семье были репрессированные, что через лагеря прошли и дедушка, и бабушка. Получается, это они позвали меня. Редозубов был первым, кто прямо заговорил о том, о чем все молчали, он был первым, кого я стал слушать. И вот что я понял: я приехал в ту среду, где ужасно нужен, как человек, которому можно рассказывать. Вот это свое призвание слушатья понял именно тогда.

А моя карьера в Воркуте началась с радио. Меня заметил заведующий корпунктом радио. Куда-то делся или заболел диктор, и с тех пор каждое утро в течение трех месяцев (сентябрь-октябрь-ноябрь) я шел из общежития шахты Капитальная на студию. И объявлял: «Говорит Воркута. Доброе утро, товарищи! Московское время 6 часов, местное время 7 часов». Там на час больше было. А дальше читал новости. Так что в Воркуту я сначала как бы голосом встрял.

И мой голос, в ту пору не такой баритональный, как сейчас, а прямо скажем, мальчишеский, стал звучать в эфире Воркуты. Представлял себя почти Левитаном, хотя это, наверное, смешно. Я думаю, не сохранилось никакой записи. Послушать бы мой голос, на октаву, наверное, отличался от Левитана.

Н. Ш. Встреча и отношения с человеком на два поколения старше тебя, эмоциональная зависимость от него – укрупняют, удлиняют, расширяют твою собственную жизнь на эти четверть века до твоего рождения. И события его жизни собирают вокруг тебя смутные воспоминания о событиях уже твоей жизни, даже если в семье не акцентируют внимание на них в силу разных обстоятельств.

Мы сидим со старшей сестрой в шалаше на лемболовской даче. «Вот это дерево посадил дедушкин брат, – говорит сестра, – я его видела, он вернулся незадолго до твоего рождения и умер от разрыва сердца». – «Откуда вернулся?» – «С лесоповала» – «Что это?» Сестра переходит на шепот: «Заключенные рубили лес, вязали плоты и по течению сплавляли к океану, а оттуда лес продавали в другие страны. Дедушка Вася рассказывал, что всех осудили несправедливо, и они написали письмо Сталину обо всем, что творится за его спиной. Но как передать письмо, чтоб враги не узнали? Решили спрятать среди стволов деревьев. А если Сталин не поверит? Тогда бросили жребий. Кому выпало – отрубили руку, вложили письмо в руку и спрятали среди стволов деревьев». «Дедушкиному брату отрубили руку?» – мои глаза округляются от ужаса. – «Нет, но он это видел и рассказывал» – «И их отпустили?» – «Нет, все отбыли свои сроки». Мы долго сидим с сестрой в полумраке шалаша, звучат позывные радиостанции «Маяк», это дедушка включил радиоприемник, ждет новостей о полете наших космонавтов, с которыми потеряна связь на орбите, а бабушка на керосинке варит малиновое варенье, и в наш шалаш залетают осы.

Тайная часть твоей личной биографии поднимается из пластов памяти и соотносится с событиями в жизни значимого человека.

И. Ш. Воркуту трудно описать. Наверное, тот, кто прожил там какое-то количество лет, пропитался духом Воркуты и может вспомнить про нее самое разное, по-своему интересное. Воркута 60-х была городом катарсиса, городом очищения, когда торжествовала справедливость и торжествовала у тебя на глазах. Такой момент истины. Почему? Потому что выходили люди, которые были наказаны ни за что ни про что. Мы очень плохо себе это представляем, это очень плохо описано в литературе, и у Солженицына тоже плохо.

Сотни тысяч зэков, политических и уголовных (конечно, меня волнуют те, которых судили по политическим статьям) были в большинстве своем простые люди, оторванные от семей. Вся жизнь у них была в прошлом. Если любовь, то искореженная, искалеченная, часто ее вообще не было. Я помню, как один из работников оперслужбы Воркуты рассказывал, как начальник мужского лагеря, чтоб поднять производительность труда на шахте, договаривался с начальником женского лагеря. Летом, когда тундра подсыхала, они выгоняли из зоны огромное количество мужиков и огромное количество женщин, и люди спаривались прямо на земле. То есть для них устраивали такие «дни любви» в тундре.

Их отпускали на свободу состарившихся. Потерявших родителей. Потерявших любимых. Я помню, как один зэк никак не мог вспомнить девушку, с которой дружил, они впервые поцеловались, а наутро его арестовали. И он мне говорит: «Я забыл ее имя, все время помнил, а тут забыл». У него в жизни никого больше не было.