Тамара Николаева - Голоса и Отголоски

Наверное, они вовсе не старушки, а заколдованные принцессы. Они ждут принца, который придет, поцелует их, и чары спадут… Может быть и я – вовсе не я, а одна их тех двух старушек? Не-ет, я бы не собирала, как они, какие-то дурацкие листья, а искала бы алый цветочек… Сижу на опушке сада, а кажется, «брожу» по парку, «ищу» среди деревьев цветок.

Он совсем не похож на розы, которые растут во дворе папиного училища. Этот цветок… Вдруг девчонки обливают меня водой, шепча: «Вода из страшного колодца!» – и тут же хохочут – «спящая красавица»…

Мы бежим в конец сада, далеко обегая «колодец». Что он – колодец, узнали не сразу. Стоит себе маленький домик, похожий на башенку. Был, наверное, затейливый, но к нашему времени деревянная крыша заросла зеленым мхом, резные кружева понизу отвалились, остались кое-где лишь кусочки. Но однажды мальчишки открыли дверь… Какая сила уберегла не шагнуть внутрь?… Вместо пола сразу от стен стояла черная вода. Самый старший из нас бросил в воду камень, но стука о дно мы так и не услышали. Бездонный – решил бросивший и плотно закрыл дверь. Потому мы и боялись даже рядом проходить.

Сад обрывался в низину болот: коричнево-зеленое царство с редкими кустиками и чахлыми деревцами напоминало шахматную доску отца. Полоски травы разделяли пространство на неровные клетки.

Мы ходили бросать в коричневый густой «кисель» камни и палки. Бросишь камень – в середине гладкого пятачка вздувается пузырь и, спустя несколько минут, лопается с тихим шелестом. Немного прижмурившись, видишь, как из лопнувшего пузыря показывается косматая голова водяного. Палка же начинала кружиться, под ней образовывалась воронка, куда палка и проваливалась. К коричневой жиже пробирались по зеленым тропкам, утопая порой в мокрой траве по пояс. Казалось, что снизу тебя хватает и тащит к себе кикимора. Не зря вокруг раскиданы ее спутанные зеленые космы…

Маме я никогда не рассказывала о тех клетчатых болотах – на сопереживание надеяться нечего, а очередной взбучки точно не миновать…

Помню, как весной прямо под нашими окнами бежал звонкий ручей. И в нем – распластанный лягушонок. Он же замороженный! Грею его в ладонях. И он – оживает! Меня совсем не боится, таращит золотые глаза, упершись в ладонь крошечными пальчиками, похожими на мои… «Брось! Противный!» – велит мама. «Не брошу! Он красивый…» Нахожу сухой пригорочек и сажаю храбреца на листок. Пусть его погреет солнышко!

Зима-зимища. Снег засыпал дом по самые окна. Холодно. Мама собирается идти в сарай за дровами. Запахивает пальто… Меня вдруг, впервые в жизни, охватывает страшная тоска и дикий страх – остаться в комнате – одной! «Мама, мамочка! Не оставляй меня!» Она сначала терпеливо уговаривает. Потом сердится. Цепляюсь за нее, реву и трясусь от страха. Страх этот помнила долгие годы. Мама сдается – закутывает меня в большую шаль: «Черт с тобой, обуза, замерзай!» Иду за ней. Метель сшибает с ног. Вот он, сарай. Тоже беру полено – я не обуза.

Мое полено ныряет в печь вместе с остальными, и скоро огонь весело пляшет за дверцей. В кривую щель все отлично видно. Мама сидит у стола с лупой в глазу – чинит очередные часы. Знакомые говорят про нее – хороший часовой мастер. Уважая таинственную работу, сижу у печи на полу, тихо-тихо переговариваясь с огнем… Рассказываю, какая вьюга на улице, как ветер закручивает снег в спирали. Скрутившись, они тотчас разворачиваются, как мамин веер, или вытягиваются в длинные лохматые перья, как на шляпе у тети с картинки… Может, это крутится подол платья Снежной королевы?… Меня охватывает озноб, потому что я еще и девочка Герда. Незримым двойником иду с ней сквозь пургу. Если она не спасет Кая, если не помогу ей… Поможешь-поможешь, обещает язычок пламени, высунувшись в щель. Он знает про счастливый конец. Кай ждет ее, сам еще не догадываясь об этом. Счастливый, счастливый… и засыпаю, привалившись к ножке стула.

Там же, в Переславле, у меня появился братик. Такой крошечный. Такой хорошенький. Смотрю на него из угла комнаты – мне не разрешают подойти ближе.

Ему было всего два месяца, когда он вдруг заболел двухсторонним воспалением легких, потом его вдруг положили на стол. Зачем? Он же упадет! Мне никто ничего не объясняет. Но я чувствую – происходит что-то невероятное. Меня отправляют к соседке, и она говорит: «Ваш мальчик умер». Что такое «умер»?

Печали не помню. Запомнилось огромное зеленое поле в холмиках. Плохо понимаю, зачем сюда пришли? И почему Боренька в такой странной кроватке? Почему все время молчит?