Валентина Фонина - Богуруслан, послевоенное детство

Однажды я пересчитала носом все ступеньки в наш подвал, а их было 10 – ,испугалась и страшно орала. Клавдия Ивановна схватила на руки, прижала к себе, а я ещё громче давай орать. Клавдия Ивановна отшлёпала по попке и поставила на пол – я замолчала. Время было жестокое. С нами не сюсюкались.

Лет с пяти я познала вкус свободы. Любила улицу до самозабвения. С подружками лазили по лужам, по грязи весной и искали цветные стекляшки. Собирали коллекции – у кого красивее. Особенно охотились за черепками с золотыми полосками. Солнце весеннее ласкает, бегут ручьи, птицы щебечут и мы счастливые, мокрые от луж. Помню весенний вечер, уже темно, меня искали. Крёстная Васёна потихоньку на кухне сняла с меня всё мокрое насквозь: штаны, чулки, боты. Добрая крёстная моя, царство ей Небесное! Когда подсыхали наши бугурусланские тротуары, ручьи утихали, начиналась пора ещё счастливее! Это игры в классики, со скакалкой. Страна детства… Мир познания, открытий. Всё было интересно. Не помню, чтобы с кем-нибудь дралась. Подруги были, но не помню их.

Вышла я на Турханку. Зима. Речка замёрзла. Была как стекло. И меня угораздило ляпнуться об лёд затылком. Крику было! А зимой все дети бежали кататься на горку не на улицу Ленинградскую, а на слободу. Так завидно было! У нас санок не было. И Петька срубил их из досок, кое- как обстругал. Тупые, конечно, были. И повёл меня кататься. Первый раз сел сам, посадил меня на колени и поехал, правил, конечно, потому что санки были «неверные». А во второй раз посадил меня одну и толкнул с горы. Я понеслась, страшно было. И санки мои поехали в сторону, и ногами я воткнулась в забор. Было больно. Орала, что было мочи.

На углу Транспортной и Ленинградской стоял большой дом, густонаселённый разношёрстным народом. Было много квартирок. Возможно, это был доходный дом. В том доме в малюсенькой комнатке жила семья тёти Насти Курноски, двоюродной сестры Клавдии Ивановны. У тёти Насти было две дочки, с которыми я дружила. Помню однажды у них я ела картошку со сковородки. Картошка была на воде, но вкусная. Я тогда поразилась, в какой тесноте живёт семья: кровать, плита и всё. Вдруг заходит инспектор по проверке электролампочек и обнаруживают у тёти Насти лампочку не на 40 Ватт, как полагалось, а больше. Составили акт. Я запомнила дядьку. И как-то мать и отец дома были. Смотрю, тот дядька идёт, я говорю: «Идёт инспектор». Отец сразу вскочил на табурет, лампочку на 150 Ватт вывернул, положил под покрывало на кровати и ввернул маленькую. Инспектор заходит, проверяет, всё в порядке, уходит. Отец потом и говорит: «Надо же, предупредила, вот молодец». (Стало быть, не Павлик Морозов… Но тогда я ещё пионеркой не была и было мне лет пять.) Так вот, в том доме на углу жила женщина-мастерица, которая делала своими руками искусственные цветы, игрушки для ёлки и прочее. Делала цветы из цветной бумаги. Щипцы у неё были специальные, она их нагревала. На проволоку накручивала бумагу и выделывала цветы удивительной красоты – синие, белые, красные, махровые и прочее. На проволоку вращательным движением наматывала белую нежную вату и получались фигурки людей. Потом клеем их обмазывала, и они блестели. Свою продукцию женщина продавала на базаре. Нас, ребятишек, она допускала в свою маленькую комнатку, где всё было в бумаге, проволоке, клее. Разрешала смотреть и даже пробовать мастерить самим. Помню радость от того, что своими руками сделала какой-то простейший цветочек. Дом тот скоро как-то прекратил существование. Тётя Настя с семьёй переехала на улицу Транспортную в полуподвал. Там муж тёти Насти чинил на дому обувь. Он был неразговорчивый, делал грязную работу и был рябой. Тётя Настя работала банщице в городской бане.

ДОМ ЛЁТЧИКА И ЕГО ЖЕНА.

На нашей улице Ленинградской, на пересечении с Ворошиловской стоит и до сих пор дом, который мне очень памятен. Дом каменный с красивыми занавесками, и никогда не видно было никого вокруг этого дома и в окнах. Только я знала, что там живёт лётчик со своей женой. Для меня это были небожители, святые. Его никогда не видела, а её – это был как гром среди ясного неба! Женщина небывалой красоты: высокая, стройная, талия тонкая, каблуки высокие, на плечах белая паутинка, на голове замысловатая высокая причёска , а лицо! А глаза! Божественные черты… Красавица писаная. Глаза большие, голубые, задумчивые. Это был для меня эталон женской прелести.

ДОМ САПОЖНИКА.

Недалеко стоял дом – скворечник, густонаселённый беднотой, и на первом этаже жил сапожник. Он варил клей. Из чего, не знаю, но вонь стояла нестерпимая. Детей у сапожника была куча. Про них говорили, что они так бедны, что в ночном горшке суп варят. Так, что на фоне общей нищеты, голи перекатной, лётчик с женой были как с неба опущенные. Хотя кто его знает, кто с неба…