Валентина Фонина - Богуруслан, послевоенное детство

ОТЕЦ И МАТЬ. ПЕРВЫЕ ДЕТСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ.

Перед войной встретились родители. По рассказам двоюродной сестры Зины, люди они были привлекательные. Клавдия Ивановна любила Михаила Трофимовича. – За что? – грамотный был. Мама, Клавдия Ивановна, кормила в первую очередь отца и Петра Большого. Посадит их за стол и пока отец не наестся, никого за стол не сажала. Годы были тяжёлые: голодно, одежды, обуви не было. Ходили кое в чём. Нищета была вопиющая.

Клавдия Ивановна давала «на выход» иногда Пете Большому свой выходной пиджак. Однажды он без спросу взял одёжку. Клавдия Ивановна очень сильно ругалась и, даже, возможно, поколотила Петра. Пётр Михайлович ни разу в жизни ни одного худого слова о Клавдии Михайловне, своей мачехе, не сказал. Такой он был человек. Незлобливый, незлопамятный.

Как-то приехал к нам Петя Большой. Родители собрали застолье. Я буквально повисла на Пете, не слезала с его колен, и в тот памятный день произошло нечто, заставившее полюбить его ещё больше, проникнуться чувством благодарности на всю жизнь. Было мне уже 5 лет и во время застолья я захотела в туалет по-маленькому, но по какой-то причине не слезла с колен, а насикала прямо в то , в чём была. Тепло пролилось к Пете. Жду: сейчас он поднимет шум, скинет меня как кошку. А Петя только крякнул, но промолчал,– никому ни слова!

Всё же негативное отношение к себе Петя, конечно же, чувствовал. Пете нравилась Катя, племянница матери и даже были разговоры о свадьбе. Но Клавдия Ивановна, жалея Катю, встала неприступной стеной: нет не будет этого. Вообще в судьбе Кати моя мать принимала очень активное участие: от первого мужа увезли её вместе с приданым на лошади. А когда было второе замужество, помню, как из нашего дома несли в дом в бабе Васёне на Боевую улицу большие листы с пирогами над головой. Мать решала чужую судьбу сплеча, действовала решительно. Катю, видимо, она очень любила . В семье крёстной тётки Васёны дети звали мою мать няненькой.

ВОЙНА. Детство.

Когда отца забирали на фронт (ему было 37 лет, а до этого он участвовал в Финской войне 1939-1940гг.), мать была в роддоме. Ему сушили в дорогу сухари. Жили мы на улице Чапаевской. Сколько мне было от роду, не знаю, но хорошо помню лежащей себя напротив стенки, оклеенной уютными обоями. Помню часы то ли с кукушкой, то ли просто с длинной цепью и шишками в качестве груза. На той квартире запомнилась мне тишина, покой, умиротворение. Мамочка кормила меня своим молоком, ухаживала, фотографировала и посылала на фронт фотографии.

Помню, что выводили меня гулять на улицу, на лавочку. Тогда у каждого дома была лавочка, а если дом не бедный, то ещё и парадное крыльцо украшало жилище. Дом хозяев был модный крепенький, выкрашенный краской, с парадным крыльцом и лавочкой. Лавочка тоже крашеная и уютная. Из соседнего дома тоже выводили девочку и выносили корзиночку с лоскуточкам. На солнцепёке , в тихую, ясную погоду мы с соседкой играли.

Шла война. Петя Большой устроился в газопромысел, он помог найти жильё подешевле. Новая квартира была на улице Ленинградской в квартале между ул. Транспортной и Ворошиловской, напротив городской гостиницы. Квартира наша представляла собой недостроенный особняк, который должен был состоять из полуподвала и первого этажа, но по какой-то причине этаж не построили и то, что получилось закрыли крышей. Вышел полуподвал довольно просторный, сырой и холодный. В глубине двора жила хозяйка в деревянном ухоженном доме. Дом был среди огорода. За изгородью уже была территория артели «Красные бойцы». Там всегда работала какая-то машина. Машина эта монотонно гремела железками: делали просечки в металлических полосках для изгородей. Стучали молотки, ладили вёдра, замки и прочие скобяные изделия.

Во дворе хозяйки было уютно. Летом туда не разрешалось ходить, а зимой, в снегу, я играла: лопатой проделывала ходы и «строила» город, колхоз. Часами я возилась в снегу. А летом любимым местом игры были пенёчки у ворот. В выемках в столбах на тёплом дереве мне нравилось играть.

Петя Большой провёл газ, и стало в подвале тепло. Клавдия Ивановна как могла, создавала уют. У нас была просторная комната, где стояла кровать родителей, стол, над столом большой портрет Суворова, другой стол ( не для еды). Там стояли открыточки для красоты. Помню, на одной из них были изображены землеройные работы. Много людей что-то строило. На переднем плане – баба в платке корячится – толкает огромную деревянную тачку с одним колесом, нагруженную землёй. На другой открытке – Москва после дождя: всё блестит, улица, машины, и на переднем плане женщина за рулём в автомобиле с открытым верхом. Женщина видна сзади. У неё короткая модная стрижка, лёгкое красивое платье. И хотя мы видим её сзади, ощущаем, какая она молодая, счастливая. Дальше стоял шкаф. В платяном отделении внутренняя сторона была вся изрисована мною. Туда я залазила и упражнялась. Всё было чисто, убрано и пусто. Над кроватью висел ковёр, подтверждающий вкус матери и её стремление к прекрасному: на чёрном фоне две балерины на пальчиках напротив друг друга и танцевали па. За перегородкой была кухня: голландка – плита, стол, топчан, ванна цинковая, ведро и прочее. Где я спала, не помню. Наверное, на кухне. Из нашей комнаты дверь была прямо у кровати родителей. Дверь была двустворчатая. Она вела в ещё одно помещение, которое уже давали мы квартирантам. То есть сами квартиранты, а у нас ещё квартиранты. В одной комнате сразу за стеной ,жил электромонтёр дядя Лёша с семьёй. Его жену помню только в связи с тем, что она завязывала мне шнурки ботинок, когда я тайком от матери воровала их, чтобы идти в «город». Дядя Лёша был спокойный и добрый. Он варил суп-лапшу, поджаривал лук на постном масле и заправлял, а потом наливал мне, и я с удовольствием ела: выхлебаю сначала жидкость, а потом самое вкусное ем – лапшу с картошкой и луком. Жили голодно. Мать варила мне в кружке манную кашу и оставляла с Петькой Маленьким. Петька съест кашу сам, а мне нажуёт ржаного хлеба в марлю и суёт в рот.