Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Прапорщик Косьменко вопросительно глянул на полковника:

— Разрешите!

— Вы здесь хозяин, прапорщик, можете даже не спрашивать.

Косьменко поднял трубку, гаркнул в неё, в воронку, что было силы, представляясь, потом протянул трубку Корнилову:

— Это вас, господин полковник!

У того неожиданно сжалось сердце — командир отряда словно бы почувствовал что-то худое, но в своих ощущениях разобраться до конца не смог, не сумел понять, что это — радость или беда, для того, чтобы разобраться, требовалось время, — лицо его продолжало оставаться спокойным, он взял трубку и произнёс своим обычным негромким голосом:

— Полковник Корнилов у аппарата!

— Лавр! — услышал он совсем близко от себя, понял, что Таисия Владимировна уже приехала, и у него ещё сильнее сдавило сердце, выпрямляясь, он воскликнул сипло, с радостью:

— Тата, ты?

— Лавр!

Больше ничего ни он, ни она не могли сказать.

— Тата!

— Лавр!

Наконец справившись с собой, он проговорил, выразительно глянув на прапорщика, и Косьменко, всё поняв, скомандовал, чтобы из комнаты вывели Янтайского Лао, следом исчез сам.

— Мне держат наготове купе, чтобы я мог выехать за тобой в Маньчжурию, — сказал полковник, — ждал только твоего письма или телеграммы. Тата.

— Я приехала без телеграммы, Лавр.

— Ты где?

— Дома! — коротко и выразительно произнесла Таисия Владимировна.

— Я сейчас, я сейчас, — заторопился Корнилов, зашарил рукою по столу, стараясь вслепую нащупать козырёк фуражки и натянуть её на голову.

Был он одет в старую полевую форму, до белизны выгоревшую на здешнем злом солнце, ноги туго обтягивали козловые, до зеркального блеска начищенные сапоги. Китель украшал серебряный значок Генерального штаба — двуглавый орёл в лавровом венке. Погоны, пришитые к кителю, также были серебряные, потемневшие, мягкие — два просвета по гладкому полю, без всяких звёзд.

Не найдя фуражки, полковник оглянулся неожиданно беспомощно и одновременно рассерженно, словно собирался спросить, кто покусился на его головной убор, но в комнате никого не было. Только на столе сиротливо белели несколько листов бумаги — протокол допроса Янтайского Лао, который вёл прапорщик Косьменко.

— Тьфу! — отплюнулся Корнилов.

— Это ты мне? — насмешливо поинтересовалась Таисия Владимировна.

— Прости, Таточка, — смятенно пробормотал полковник — не думал он, что может так стушеваться. — Это я не тебе, это у меня... Служба, в общем... Я еду! Жди меня, я еду!

Первый раз в жизни он жалел, что трескучая, воняющая бензином и плохим спиртом дрезина не может идти быстрее. Он подгонял урядника, сидевшего за длинными рычагами, украшенными резными деревянными бобышками, но тот в ответ долдонил одно и то же, произнося сонно и невыразительно:

— Бегать быстрее не может, ваше высокородие. Бездушное железо, ничего не понимает.

— Не может, не может, — передразнивал Корнилов урядника и стихал разгневанно.

Треск от дрезины стоял такой, что всё местное зверьё наверняка разбежалось от страха. Издали могло почудиться, что на КВЖД начались боевые действия. Корнилов продолжал ругаться, но поделать ничего не мог — дрезина со слабым полубензиновым-полуспиртовым мотором не могла бегать быстрее «микста» — мощного паровоза, гонявшего курьерские поезда в Париж...

Когда Корнилов вошёл к себе домой, то не узнал того убогого жилья, в котором обитал без малого полгода, — оно сияло чистотой, благоухало духом саранок — таёжных цветов, от вида которых даже у суровых стариков разглаживаются морщинистые лица. Дом был тот же, что и сутки назад, когда Корнилов уезжал на допрос Янтайского Лао, и вместе с тем это был уже совсем иной дом. Он был уютным, что Корнилов отметил в первые же мгновения, едва вошёл сюда.

— Тата! — воскликнул он обрадованно, заметил предательскую дрожь в собственном голосе... Это от волнения, это пройдёт. — Таточка!

В глубине дома шевельнулась портьера, которой раньше не было, — сейчас портьера разделяла две проходные комнаты, — и Корнилов увидел Таисию Владимировну, постаревшую, похудевшую, с обвядшим лицом.

— Лавр! — произнесла она тихо, словно бы борясь с чем-то, и протянула к мужу руки.

Это было движение, просящее о помощи, о спасении, Корнилов кинулся к жене, прижал её к себе и, зарываясь лицом в её волосы, спросил хрипло:

— Отец? Да?

Таисия Владимировна коротко, по-птичьи, быстро покивала.

Полковник втянул в себя дух, исходящий от её волос — волосы Таты всегда приятно пахли чистотой и какими-то неведомыми травами, очень вкусными, забытыми в детстве, рождающими печаль и внутреннее тепло.