Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Перехватив винтовку, взяв её под ремень — так было удобнее держать на бегу, — Созинов, по-лосиному громко давя ветки, перемахнул через сырые заросли малинника, потом перепрыгнул через выворотень — обломок дерева, выкрученный из земли, задравший в воздух длинные, схожие с щупальцами корни, пробежал ещё немного и вскоре заметил впереди плотную фигуру, мелькнувшую между стволами, и закричал что было силы:

— Сто-о-ой!

В ответ притемь, в которой скрылся хунхуз, окрасилась в рыжий цвет, над головой Созинова пропела нуля. Выстрела он не слышал — услышал только голос пули.

— Сто-о-ой! — снова громко прокричал Созинов, хотел было пальнуть по басурманину, но сдержал себя — этого человека следовало взять живым. Ради погибшего младшего брата взять, посмотреть хунхузу в глаза, понять, что это за тип, плюнуть в лицо... И вообще увидеть, как мертвеет, делается от страха белым его взгляд, как отваливается внезапно потяжелевшая нижняя челюсть при виде винтовочного ствола, готового окраситься рыжим огоньком выстрела. — Сто-ой! — прокричал Созинов снова — резче, громче.

Из кустов ещё раз раздался выстрел.

Созинов погнал Янтайского Лао к реке. Спутники главаря отделились от него, нырнули в заросли и растворились там, Лао теперь оставался один; урядник, добежав до обнажённого откоса, не удержался на краю, сорвался, съехал вниз на согнутых ногах, как заправской лыжник, уже внизу выматерился: скользкий крутой обрыв среди кудрявых, словно специально причёсанных и оглаженных сопок — штука редкая. С ходу влетев на противоположную сторону обрыва, Созинов увидел плотного усталого человека, одолевающего полосу мелких кустов.

«На Янтайского Лао вроде бы не похож, — мелькнула в голове у Созинова встревоженная мысль. — Или же всё-таки это Янтайский Лао? »

— Стой, сволочь! — вновь прокричал Созинов что было силы, оглушил самого себя и выбил изо рта клейкий густой плевок.

Дыхание вырывалось у него из груди с надсаженным хрипом, в лёгких что-то дыряво сипело, ободранный висок покалывало противной тупой болью — рану разъедал пот. Из кустов опять грохнул выстрел.

«И когда же у него кончатся патроны? — возник в мозгу вопрос и тут же исчез, поскольку Созинов хорошо знал — у запасливого человека патроны не кончаются никогда. — И ещё... Он что, не знает, что бежит в тупик? Не может быть, чтобы он этого не знал. Он должен хорошо знать здешние места... Вдруг это ловушка?»

Останавливаться было нельзя. Нужно догнать этого хоря и придавить его — другой цели для Созинова сейчас не существовало. Он готов был пожертвовать собою, сломать себе голову на берегу таёжной реки с мудреным китайским названием, готов был утонуть — сделать что угодно, лишь бы догнать хунхуза. Урядник сделал несколько крупных прыжков, преодолевая скользкую, сырую низину, снёс куст голубики, подвернувшийся ему под ноги, и минут через пять догнал плотного круглоголового китайца с широко открытым чёрным запаренным ртом.

— Стой, сука! — задыхаясь, прокричал хунхузу Созинов.

В ответ тот торжествующе рассмеялся. В руке у него был зажат револьвер. Короткий, будто бы обрубленный, ствол смотрел на Созинова. Урядник в этой схватке проигрывал: он не успевал развернуть свою винтовку — слишком тяжела и неувёртлива была его трехлинеечка. Прежде чем он развернёт её, противник успеет трижды выстрелить.

Во рту у Созинова сделалось сухо. Он неожиданно успокоился, с него словно слетела вся шелуха, вся накипь, рождавшая в душе тревогу, а вместе с тревогой — некую внутреннюю суетливость, состояние суматошности и одновременно пустоты, Созинов подумал о себе самом как о ком-то постороннем: сейчас его не станет... Из револьверного дула вымахнет раскалённая свинцовая плошка, проткнёт его насквозь жалом, намотает на своё тело созиновские жилы, мышцы и отправит человека в вечную тишь, в небытие.

— Ну, стреляй, сука, — облизнув сухие губы, хрипло проговорил Созинов.

Китаец чуть приподнял револьвер и нажал на спусковую собачку. Раздался пустой звонкий щелчок. Лицо у китайца сделалось растерянным, каким-то обиженным, он беспомощно оглянулся, надавил большим пальцем на курок, взводя его, и снова притиснул спусковую собачку к предохранительной скобе револьвера.

Вновь раздался пустой железный щелчок.

Патроны в револьвере китайца кончились. Оспяные, посеченные рябью щёки хунхуза налились кровью, недоверчиво задёргалась верхняя губа, обнажая желтоватые крепкие зубы, полыхнувшие в лунном свете ярким колдовским светом — разбойник ещё не верил, что так бездарно проиграет эту схватку.