Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Мог ли кто-нибудь из находившихся в этом зале почувствовать хоть отдаленный запах кровавого 37-го?

А до смерти Горького оставалось два месяца…

Вернемся, однако, к Пушкину. Удивительно ли после сказанного выше появление в 1936 году книги «Наследие Пушкина и коммунизм»? Такая книга принадлежала к числу в высшей мере «своевременных» (по давнему выражению вождя мирового пролетариата). Она просто не могла не появиться! Написал ее В. Кирпотин. Неважно, что он не был дотоле известен как пушкинист. Гораздо важнее другое: он служил в ЦК ВКП (б) в немалой должности заведующего сектором художественной литературы. Вот тут уж государственно-заказной характер изделия был несомненен. Напомним попутно немаловажную подробность: тот же В. Кирпотин был недавно секретарем Оргкомитета Союза писателей, прилежно проводившим линию партии и вложившим свой вклад в официальную концепцию социалистического реализма.

Здесь уже начинается горьковская половина нашего сюжета. Пушкин и Горький… Собственно говоря, сопоставление этих имен возникло давно. Оба — основоположники (разных фаз развития реализма). Оба — великие читатели, каковых больше не было на Руси…

«… О Пушкине думаю с дней моей юности. Он — мой вечный спутник, его же не отрину до последнего своего вздоха», — заявлял Горький, не зная, разумеется, при каких обстоятельствах суждено будет ему самому сделать последний вздох. Шел еще только 29-й год, и впереди была полоса активных деловых и личных контактов Горького со Сталиным.

Кстати, в том же 1929 году жизнь совершенно неожиданно напомнила о Пушкине. Было это во время поездки на Соловки. Там писатель случайно встретил свою давнюю знакомую фрейлину Данзас, состоявшую в родстве с секундантом Пушкина на последней дуэли. По ходатайству Горького фрейлина была освобождена досрочно, а вскоре, с его же помощью, выехала за границу.

Однако для тех, кто сопоставлял жизненные пути Пушкина и Горького, мотив дуэли, насильственной смерти не был актуален, и даже, как мы, надеюсь, сможем убедиться, мог бы обернуться роковой двусмысленностью. А таковой в сложившихся обстоятельствах совсем было не место.

Чем был важен и дорог советской власти Горький? Грубо говоря, своим послушанием. Это потом, годы и годы спустя, вслед за Западом, начнут утверждать, что писатель не может не быть инакомыслящим, т. е. диссидентом, обладающим только ему присущим взглядом на жизнь, на порядки в стране. Но все это будет потом.

А в конце 30-х в Советской России все должно было выглядеть идеально, и этому должен был научить опыт Горького. Писатель когда-то совершал ошибки, но мудрые руководители-политики терпеливо работали с художником, лечили его от той «невменяемости», которая, по его словам, будто бы вообще присуща людям искусства, помогали проникнуться величием тех идей, которые они, политики, несли в массы, и воспеть эти идеи силой своего таланта. Главная идея: самый совершенный общественный строй помог художнику преодолеть все трудности на пути и тем самым спас его талант, дал ему возможность расцвести, создать шедевры социалистического реализма.

Подобного рода концепцию требовалось соответствующим образом оформить, преподнести печатно, чтобы превратить в орудие, формирующее сознание масс. Справиться достойным образом с такой задачей мог не каждый. С большим доверием читатель отнесся бы к слову того явно незаурядного художника, который сам в свое время свернул с правильного пути, но с помощью партии осознал свои ошибки и доказывает это на деле. К числу таких относился Андрей Платонов.

Что из того, что хронику «Впрок» великий вождь в год великого перелома назвал «кулацкой», а ее автора «сволочью». Теперь именно товарищ Платонов выступит в печати с программными статьями о поэте.

Прежде чем говорить о содержании статей «Пушкин — наш товарищ» и «Пушкин и Горький», отметим некоторые неожиданные моменты, сопровождавшие их публикацию. Обе они появились в журнале «Литературный критик» в 1937 году (№ 1 и 6) и сразу же послужили поводом для полемики. Критик А. Гурвич (1897–1962) в статье «Андрей Платонов» противопоставил статьи предшествующему творчеству автора, для чего, между прочим, были немалые объективные основания. Только упор в данном случае делался на «ошибки» ранних творений писателя, иные из которых квалифицировались даже как «клеветнические». А. Платонов заявлял в ответ, что его статьи свидетельствуют об «изживании дефектов прошлой работы».