Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Конечно, вокруг смерти Горького нагромождено немало мифического, и тут автору книги очень выгодно было бы поставить точку: вроде бы наглядно раскрывается, так сказать, «технология» создания мифа.

Однако Горький мог говорить высокие слова о Конституции, которую он во время болезни не читал сам и не слышал от кого-либо (ну, не нелепо ли выглядела бы картина чтения этого сугубо официального документа с его казенной лексикой умирающему человеку?).

Первоначальный вариант проекта Конституции, еще до его опубликования в печати, Сталин прислал ему «месяца за четыре до его смерти», как свидетельствует навестивший его в Крыму Маршак. Говоря точнее — 12 февраля. Если верить мемуаристу, Горький говорил о проекте возвышенно: «Вот книжка, которая превосходит все наши писания… это документ величайшей взрывчатой силы».

Почему «если верить»? Да потому, что не только приведенные, но и множество других примеров говорят о явных потугах приблизить Горького к Сталину, сделать его чуть ли не робкой тенью вождя.

Но в данном случае подвергать сомнению достоверность слов Маршака не приходится. И дело вовсе не в каком-то слепом преклонении перед диктатором. Почему бы и не радоваться Документу, обещавшему стране переход к новой, гораздо более демократической форме существования? Уж Горький-то прекрасно знал, что автором основного текста Конституции является Бухарин, человек, с которым его связывали самые тесные дружеские отношения.

Оба они в конце концов оказались романтиками, идеалистами, продолжавшими верить в возможность повлиять на Сталина в достижении своих планов демократизации страны и ее культуры с опорой именно на новую Конституцию. Вот откуда многозначительная формулировка — «документ величайшей взрывчатой силы». Ни тот, ни другой не допускали мысли, что рождается, как скажет позже Пастернак, Конституция, не рассчитанная на применение.

Наоборот, они как раз стремились сделать все, чтоб подобный документ поскорее внедрялся в жизнь, становился ее реальностью. И опираться на него в своих действиях они начали еще до его официального утверждения.

В феврале 1936 года в «Социалистическом вестнике» появилась анонимная статья, в которой сообщалось, что в России в условиях рождения новой Конституции будто бы начинает оформляться новая партия, партия интеллигенции, а возглавлять ее собираются Горький и академик Павлов [73] К борьбе за демократию // «Социалистический вестник», 1936, 10 февраля, № 3. См. также: Бухарин об оппозиции Сталину. Интервью с Б. И. Николаевским // «Социалистический вестник». Сборник, 1965, № 4. .

Что касается Павлова, то в это время контакты престарелого, но еще весьма бодрого академика с писателем были весьма активны, причем Павлов не скрывал резко критического отношения к порядкам в стране. Он отличался, как известно, той предельной независимостью суждений, которая и должна характеризовать умонастроение подлинного интеллигента, но которая, по мнению Сталина, как раз была главным источником крамолы и подлежала беспощадному искоренению. Павлов, и ранее досаждавший властям своим радикализмом, совсем впал в немилость после убийства Кирова.

С благодарностью отвечая на одно из официальных поздравлений по случаю 85-летия, Павлов пишет: «К сожалению, я чувствую себя по отношению к нашей революции почти прямо противоположно Вам. В Вас, увлеченного некоторыми действительно огромными положительными достижениями ее, она „вселяет бодрость чудесным движением вперед нашей Родины“, меня она, наоборот, очень часто тревожит, наполняет сомнениями.

Видите ли Вы ясно, не затуманенными глазами, тоже огромные и также действительные отрицательные стороны ее! Думаете ли Вы достаточно о том, что многолетний террор и безудержное своеволие власти превращают нашу и без того довольно азиатскую натуру в позорно рабскую? Я видел и вижу постоянно много чрезвычайных примеров этого. А много ли можно сделать хорошего с рабами? Пирамиды, да; но не общее истинное человеческое счастье».

Но что там ответ на поздравление отдельного лица? Вот что изволил писать академик прямо в Совет Народных Комиссаров СССР: «Во-первых, то, что вы делаете, есть, конечно, только эксперимент и пусть даже грандиозный по отваге, как я уже и сказал, но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды — и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом. Во-вторых, страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни.