Николай Хаданцев - Ищите меня по остывшим следам…

Посвящается моему отцу

Вячеславу Гаврильевичу…

Велика и прекрасна Срединная Мать-земля, давшая кров и пищу саха-урангхаям. Свободный, как ошалелый скакун, ветер бродит по необъятным просторам этой земли. Журавль печально и устало курлычит не в состоянии перелететь эти просторы. Кишат жирной рыбой озера, полна дичи черная тайга и величаво несут свои воды могучие реки.

Как прекрасна ты, дающая жизнь всему сущему, прекрасна Срединная Мать-земля!

Где найти такие слова, чтобы описать красоту и величие твое? Великие олонхосуты воспевая и украшая тебя, перебивая друг друга, искусно выплетая узоры песен долгими зимними ночами, не смогут выразить этого в своих былинных сказаниях.

Где найти такие слова, чтобы полностью отблагодарить за предоставленное убежище?

Благородные поступки и деяния народа саха еще последующих восемь веков не в состоянии отдать должное твоей материнской заботе, Срединная Мать-земля!

Приоткрой и ты врата в этот первозданный и нерукотворный Храм природы. Прикоснись и иди, очарованный, неси неугасимый огонь и ощущение своей благодарности, ибо ты часть этого сущего. Ибо она дышит, Срединная Мать-земля! Она дышит. Мы слышим биение ее сердца. Она заботится о своих детях. Она дает нам все, что только можно пожелать…

Кумачовый плакат на побелевшем фронтоне здания Иркутского железнодорожного вокзала гласил: «Да здравствует Великий Сталин!»

Было раннее морозное утро. Пассажирский поезд еще медленно катился, сопя и лязгая тормозами, когда, пробежав по пустынному перрону отряд автоматчиков НКВД, оцепил место предполагаемой остановки последних вагонов. Три дебелые овчарки, подрагивая густой шерстью, застыли, точно в ожидании привычной команды: догнать, схватить, сбить с ног и загрызть.

Заиндевелые последние вагоны, похожие на почтовые, мертво глядя непроницаемыми окнами, замерли, громыхнув, в кругу оцепления.

– Егоров, выводи!

– Есть! – ответил громадный сержант с простоватым лицом.

В тамбуре солдат, подстать сержанту, такой же большой, подтолкнул к выходу первого заключенного. По установленной инструкции они, выходя на перрон, садились на корточки, не поднимая глаз и ожидая следующей команды.

– Корнилов, статья 58! – крикнул заключенный и сел на корточки.

– Слепцов-Ойунский – статья 58! – выкрикнул следующий, немолодой щуплый зек, с восточными чертами лица и с трудом присел рядом на корточки.

Стоял конец октября, и утро выдалось на редкость морозное. Заключенные были в самой разнообразной гражданской одежде: кто в тулупе, кто в легком пиджачке, кто в затертой шинели. Разнообразие одежды определялось тем, что арестовывали на месте, давая на сборы очень ограниченное время. Многие люди, спросонья ничего не понимая, в душе уверенные, что произошло какое-то недоразумение, выходили налегке, с минимумом одежды.

Перекличка шла своим чередом. Майор, получив все дела, часть сложил в толстый портфель и передал сержанту. Потом медленно обошел сидящих на корточках людей, скрипя кожаными ремнями и приговаривая:

– Закон сейчас для вас я! Все команды выполнять только бегом! Шаг влево, шаг вправо – считаются за побег. Стреляем без предупреждения… Ясно?!

Оглядев строй, он остановился и скомандовал:

– Первая группа встать!.. Бегом марш к спецмашинам!

Осужденных погрузили в закрытые спецмашины, прозванные в народе «воронками». Колонна двигалась в путь.

В машине было тесно, так что стоять пришлось согнувшись. На ухабах трясло – негромкая, дружная ругань отмечала каждую выбоину. Внутри было немногим теплее, чем на воздухе.

– Уважаемый! Разве плохо, что нас не повезли этапом в Соловецкий спецлагерь, где заключенные мрут, как мухи? Нам предоставлена такая редкая возможность – побыть на родине еще раз. Пусть, хоть через зарешеченные окна воронков посмотреть на любимые сердцу места, – говорил интеллигентного вида мужчина в пенсне.