Нина Ким - Мемуары Эмани

Больше всего запомнились озорные моменты.

Моя тетка, папина младшая сестренка, выходила замуж. К свадьбе готовились потихоньку, заранее. Откладывали деньги и закупали продукты, которые складывали в кладовке и закрывали на ключ.

Я незаметно пробиралась в кладовку, открывала замок одним щелчком ножа и брала из запасов колбасу. Дома объявляла, что иду собирать сухие кусты хлопка – гузопаю, как их называют в Узбекистане. Все настораживались, потому что знали, что труд не был у меня в почете.

В глубине засохших зарослей хлопчатника я стелила на землю фуфайку, грызла колбасу и смотрела в небо. Облака плыли надо мной. Так тихо и спокойно было здесь, без криков и шума. Наевшись и навалявшись, возвращалась домой. Бабушка отворачивалась, чтоб не видеть жалкие кустики гузопаи в моей руке. Мне было все равно. Сытая и довольная, я играла на улице до полуночи.

Я прибегала домой, когда все спали. Ужинала в темноте, прижималась к костлявому боку амя и засыпала.

Утром на керосинке в чугунной сковороде жарилась картошка, которую я съедала и опять пропадала на целый день. Амя стояла на пороге, подперев спину руками, и смотрела мне вслед. Долго-долго, не отрывая взгляд от моей курчавой головы, как будто провожала насовсем.

Мне выпало родиться первой из многих внуков, и не просто родиться, а быть дочерью единственного сына, над которым амя тряслась сильнее, чем осиновый лист. По семейной легенде, она выпросила его у небес. Однажды бабушке, которая была еще молодой, встретился старец в белых одеждах. Остановился и сказал: «Хочешь сына, но родить не можешь? В апреле и сентябре, когда пойдешь на кладбище поминать родных, поклонись могиле, которая находится в верхней части». Старик шепнул ей на ухо имя, которое она запомнила. Амя тайком от всех ходила на ту могилку весной и осенью. Когда через три весны она родила сына, его тайно отнесли кузнецу-односельчанину, у которого было девять детей. Через сорок дней дед объявил во всеуслышание, что хочет усыновить новорожденного ребенка кузнеца. Младенца с торжеством вернули домой. Давно миновали три весны, но родители молились за него и на него. Вырос сын капризным и своевольным. Захотел жениться на девушке из недостойной семьи, им пришлось смириться с его выбором. Вскоре у него родилась дочь. «Ягненочек!» – сказала амя. Взяла на руки новорожденную и растворилась в ней. Это была я, отмеченная кудряшками рыжего цвета.

Дед боролся с ними каждое лето – брил меня наголо до семи лет. Помню, как сидела на низенькой скамеечке, а он все водил бритвой по моей голове и приговаривал: «Не вертись, лезвие острое, сиди тихо, не крутись!»

Ветер разносил по двору туго скрученные колечки волос, а бабушка гонялась за ними с веником в руках.

Мама вместе со скудным приданым принесла историю своей семьи. Плохую. Моя вторая амя была дочерью королевской наложницы. Совсем молодой убежала в Россию с батраком, опозорив родителей и себя.

Бабушка, папина мама, осуждающе фыркала:

– Без родительского благословения нарожала кучу детей.

В этой куче были пять сыновей и одна дочь – моя мама. Когда началась Гражданская война на Дальнем Востоке в 1918 году, батрак сбежал в партизаны и сгинул навсегда. Может быть, погиб в геройском бою, а может быть, влюбился в другую красотку, но домой не вернулся.

Мамина мама, когда осталась одна, раздала сыновей в батраки, дома оставила маленькую дочь.

– Отдать сыновей в батраки – сердца у нее не было, – неодобрительно качала головой папина мама, добавляя сердито: – И дочь ничему не научила!

Прошло время, старший сын вырос, отыскал братьев и вернулся с ними к матери. Сыновья выросли и женились, родили детей, которые не трогали ее сердца. Молодые снохи шушукались у нее за спиной и обижались на равнодушную свекровь, а она презрительно оглядывала их и отворачивалась.

Оживала мамина мама, когда брала на руки малышку, которую родила дочь. Это случалась нечасто, потому что ходить без повода к замужней дочери она не могла. Таков был обычай. Помню, как быстро отец одевался и уходил задами из дома, когда теща появлялась на горизонте. Дед тоже удалялся следом и, встречаясь с гостьей на пороге, говорил:

– К сожалению, у меня дела, извините.

Она присаживалась во дворе. Держала на руках внучку, дотрагивалась до рыжих кудряшек и улыбалась. Прожила вторая бабушка сто два года, шесть месяцев и двадцать дней. Снохи заходили к умирающей в комнату и шипели: