Валерий Озеров - Кронштадт – Феодосия – Кронштадт. Воспоминания

А еще через несколько дней на той же площади отец давал присягу новому правительству, присягу, которой уже не изменил никогда… Меня не спрашивали и не спросят, но я сам всем скажу, что отец мой был неисправимым идеалистом всю свою недолгую жизнь и в каких бы условиях не находился потом (в тюрьме, пытках и холодных камерах, без сна или без еды по неделям) все же таковым и остался на всю свою жизнь и, ручаюсь, что и умер без страха и упрека в тюремной камере или во дворе у стенки… [74]

Отец получал от жизни щелчки и пинки, но он всю свою жизнь мог также утешаться полученной в 1917 году телеграммой и немногими другими фактами…

Только беспристрастности ради приходится добавить, что хороших фактов за все время было всего три, а неприятностей, не говоря уже о частых арестах и приговорах до десяти лет заключения, было значительно больше…

Скоро и в Кронштадте большая часть офицеров была перебита или сидела в следственных тюрьмах, ожидая своей участи, а остальная, очень маленькая стала верой и правдой служить новому правительству, новой республике в мире, новым руководителям-большевикам… Страсти революционеров поостыли, крови было пролито вполне достаточно и в Кронштадте, и в Питере и постепенно в обоих городах воцарился некоторый порядок… Только следственные комиссии еще работали и днем, и ночью, вынося приговоры… Самосуды на улицах и в домах, на кораблях и фортах прекратились, и стало тихо… Революционные комитеты выбрали себе на батареях, в мастерских, на кораблях угодных себе начальников и служба потекла обычным путем… Несколько позже, после отдельных случаев саботажа к начальникам и командирам приставили новый, невиданный штат комиссаров по политической части… Единоначалие закончилось на долгое время… Был и у отца такой помощник Боровик Архип Адамович – украинец. Они скоро сработались, Адамович был из простых матросов и неплохой человек. Он понял отца и во многом ему помог и в работе и позже, когда начались неприятности на работе…

Иногда на митингах решались вопросы об оказании помощи Питеру посылкой вооруженных отрядов и кораблей. Большинство кронштадтских мальчишек – обязательные участники всех митингов и собраний. Площадь большая, отгородить ее нельзя – ходи, кто хочешь… Конечно, и я почти всегда в их числе и знаю все новости из первых рук. Занятия с 1 марта в школах почти не производились, а там и летние вакации [75]начались, и времени свободного – хоть отбавляй!

Толпа на площади всегда собирается большая – до тысячи и свыше. Это свободные от нарядов солдаты гарнизона и делегаты с кораблей, фортов и мастерских. Первое время, пока это было для всех новым делом, всех ораторов слушали очень внимательно, не всегда все ясно понимая. Но постепенно люди научились разбираться во многих течениях, стали задавать различные вопросы, иногда и вовсе каверзные и на митингах стало значительно оживленнее и веселее.

Не знаю почему, но большинство приезжавших ораторов было иудейского происхождения, щупленькие, задрипанные и мало внушавшие доверия слушателям. Надо учесть, что на флоте вообще евреев не было, в артиллерии тоже, а в пехоте они насчитывались единицами. Среди же рабочих и мастеров их не было вовсе. Все это, как говорят, совсем не импонировало слушателям и на таких ораторов смотрели «с оглядкой» и мало верили… Но таких ораторов и агитаторов засылали в Кронштадт все существовавшие в то время партии, а их ведь было очень много: кадеты, эсеры, анархисты, черная сотня, меньшевики, большевики… Выйдет такой пропагандист идей на трибуну, а сам букву «Р» не выговаривает, и по толпе слушок ползет: опять жида прислали… [76]

Большая часть говорит долго, нудно и «заумно», щеголяет набором иностранных слов или ветвистыми выражениями. Одни культурны и вежливы, другие сыпят и в бога, и в мать! Бывает оратору и хлопают, особенно если он солдат с фронта и говорит только о животрепещущих вопросах: прекращении войны, дележе помещичьих земель, о недостатках продовольствия и демобилизации… Изредка попадались ораторы, умеющие «зажигать» толпу, и тогда им много кричали и хлопали. Таких слушали тихо и жадно, часто спрашивая у соседней непонятное слово.

К таким, прежде всего, принадлежали анархисты, их учение всем нравилось. Ведь в каждом из нас живет всегда немного романтики и есть хоть небольшая жилка авантюриста и путешественника и, конечно, и врага всякой власти… Недаром в городе очень быстро открылся клуб анархистов с развевающимся черным флагом с черепом и костями на фасаде. А для нас, мальчишек, каждый проходящий анархист был героем! Да и было чему дивиться? Черные брюки клеш, заправленные в сапоги гармошкой, бушлат и полосатая тельняшка, пояс с надраенной бляхой, ременная перевязь, две, а то и три кобуры с парабеллумами или кольтами, тесак в ножнах, пулеметная лента наперекрест или, как говорили бабы, «сикось накось!». Заканчивалось это творение огромным чубом из-под бескозырки!