Виктор Холенко - Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

И вот пишу я сейчас всё это и диву даюсь: как чётко я всю эту географию местного масштаба вижу и сейчас, буквально всего за месяц до своего 80-летия! Так что впору покаяться за свои уж очень несправедливые слова в адрес собственной памяти и снова с искренней благодарностью сказать, какая она у меня всё-таки умница…

У Горященко меня приняли как родного. Правда, ребят я у стариков не застал. Нина и Люда уже повыходили замуж, вроде бы даже за местных военных, и давно оставили дом родителей. А Юра к тому времени был ещё не женат, по-прежнему жил с родителями и работал всё в том же клубе киномехаником, и пришёл он домой только поздно вечером. Крёстный и тётя Мария меня сразу усадили за стол ужинать, налили мне и себе по стопке разведённого водой спирта и начали расспрашивать меня о родителях, а также и о своём житье-бытье рассказывать. Говорили и о недавнем жутком цунами, от которого пострадали многие рыбацкие сёла на восточном побережье. Поведали мне некоторые жуткие подробности того страшного бедствия, вызванного разбушевавшейся стихией. Кстати, от них я и узнал, что Варлаковы, с которыми в Вилюе дружили мы семьями, живут теперь в посёлке на западном берегу бухты Крашенинникова, который теперь уже носил имя Советский, а раньше там был просто рыболовецкий колхоз имени Сталина. Когда мне сказали, что добраться туда по-прежнему довольно проблематично, если только вдруг не подвернётся какая-либо оказия, то я очень расстроился. Но, когда пришёл с работы Юра, и мы обнялись с ним как родные братья, он меня успокоил: мол, есть один верный вариант, но только ранним утром. И мы снова с ним дружно спали на одной кровати, будто родные братья…

В то время ещё не была надёжно развита телефонная связь не только на Камчатском полуострове, но и по всей стране, не говоря уже о сегодняшней ситуации, когда компактный мобильник лежит в кармане практически у каждого жителя России почти с детсадовского возраста. Поэтому сообщить Варлаковым о моём приезде к ним было просто невозможно. А добирался я на противоположный берег залива Крашенинникова в посёлок Советский, домики которого с тарьинского берега и не различишь простым глазом на фоне зелёных сопок, увенчанных вечно белым с просинью пиком вулкана Вилючинского, на тихоходном моторном вельботике не один час. Это был местный почтовый водный транспорт, на котором туда пару раз в неделю доставляли почту, а Юра отправлял в тот поселковый клуб железные коробки с лентами сменных кинофильмов. Где-то на середине почти всегда спокойной бухты ещё досматривали дремотные сны привычные с детства субмарины – всё те же «Щуки» и «Ленинцы». А по правому борту у причала базы, приткнувшись кормой к бетонной стенке, также безмолвно и неподвижно лежала на гладкой воде высокобортная матка этих подводных лодок, провожая нас почти отвесным острым форштевнем.

У Варлаковых я был совсем недолго: к середине дня подворачивалась очередная оказия – катер, следующий в Сероглазку. Но удалось поговорить, обменяться вестями. Тётя Дора накормила вкусным обедом и своими по-прежнему неподражаемыми пирогами, а дядя Максим рассказал подробно о той беде, которая обрушилась на ничего подобного не подозревающих жителей рыбацкого села Вилюй, стоявшего на берегу, непосредственно лицом к океану. Он рассказал, как буквально в мгновение гигантской волной были смыты все домики Летника, вместе с почтой, магазином и стоящими на косе на катках старыми кунгасами, и разметало их обломки по тундре до Зимника и по заболоченной долине Малого Вилюя. И погибли все жители этой низменной части села. По счастливой случайности в живых остался только старик Подкатов, в огородике которого мы подкреплялись редиской и морковкой, когда загорали на пляжике Вилюйки: накануне он уехал по каким-то делам в город.

Дядя Максим, уже немолодой, но всё ещё крепкий мужчина, давно оставил работу на ставных неводах и, видно, перебивался другими и совсем непрофильными заработками на новом месте. Рыбалка для него теперь носила чисто прикладной характер: вместе с соседями ловили закидным неводом рыбу в бухте – для собственной кухни, для корма свиньям, курам и… для удобрения огорода. Об этом он мне сам рассказал, усмехнувшись с горькой грустинкой о былой лихой морской рыбалке. Да и вся теперешняя его усадьба выглядела довольно убого: старенький каркасный домик, обшитый вагонкой, небольшой дворик с сарайчиками. А на вскопанных грядках огородика среди пробивающейся из почвы картофельной ботвы сплошь и рядом из чёрной земли выступали рыбьи кости и чешуя, а то и целиком мелкая рыбёшка, отчего с огорода несло крутой вонью. Ну, а там, у нас в Вилюе, эта семья жила в половине добротного дома под цинковой крышей, самом лучшем в селе. И вот такая метаморфоза. Но я и вида не показал, насколько эта теперешняя картинка произвела на меня удручающее впечатление. Одно меня немного утешило: его ребятки-двойняшки, которые были меня моложе лет на пять-шесть, сейчас были в городе, учились в техникуме и работали на судоремонтном заводе в Раковой бухте, там и жили в заводском общежитии. Дядя Максим дал мне их адрес, и я пообещал к ним зайти на обратном пути. И слово своё сдержал на следующий же день.