Анатолий Музис - Стихи о жизни и судьбе. Фронтовые, Колымские. Лирические. Посвящения

(стихи фронтовика)

Минск горел! За двадцать километров

Видно было как огонь пылал!

Черный пепел, относимый ветром,

Словно траур землю покрывал…

Боль в груди кричала как подранок…

Каждый кустик, каждый поворот

Блеском угрожающих берданок

Спрашивал тревожно: «Кто идет?!»

Да, мы идем! Мы плачем и отходим!

Но мы еще вернемся! И тогда…

Трижды страшен будет гнев народа,

Вставшего за наши города!

Путь назад для нас не будет длинным!

В сердце ярость! Не тоска, не грусть!

Я не знаю, что я сделаю с Берлином…

Если до него я доберусь.

Клонилась рожь приливом и отливом,

Тяжелый колос гнулся до земли…

И вдруг, как вши, по белорусским нивам,

Кусая смертью, танки поползли.

За ними трав тянулся след примятый

И по следам проложенной войны

Прошли чужие, рыжие солдаты

С далекой нам, враждебной стороны.

Клубился дым пиратским черным флагом

На тех местах, где цвел когда-то труд.

Им обещали, что победным шагом

Они вот так всю землю обойдут.

Победный шаг! Чего как будто проще…

Глядят нахально пьяные глаза…

А населенье уходило в рощи,

В густые белорусские леса.

Душили слезы! Волчьими зубами

Хотелось вгрызться в горло подлецов!

Зрачками дул, ружейными стволами

Смотрело Белоруссии лицо!

Не только люди – звери, вся природа,

Была к ним лютой яростью полна…

– Так закипал великий гнев народа!

– Так началась священная война!

Мы все морозным воздухом дышали…

Мы все любили быстрых санок бег…

И лыжный спорт, и зиму…

Но едва ли мы понимали, что такое снег!

А в эту зиму все пошло иначе…

Гудит война! И всхлестнутый войной

Над миром, с диким посвистом казачьим,

Гуляет зимний ветер ледяной!

Он бьет людей по одному и скопом,

Морозит ноги, обжигает нос…

Не в теплом доме, в поле по окопам

Переносить приходится мороз!

А если пули над тобою свищут,

А ты ползешь… И ледяной пыльцой

Набьется снег тебе за голенища,

Забьет глаза, раскровенит лицо…

Когда по этой колкой белой пыли

До дзота вражеского все же доползешь

И дзот подняв наверх гремучей силой

Ты от снегов пехоту оторвешь,

И та пойдет вперед через ворота

Тяжелого саперного труда,

Ты, у тобою взорванного дзота,

Поймешь тогда,

Тот, кто не видел черной крови сгустков,

Холодных губ и посинелых век,

Кто в зимний день не ползал по-пластунски,

Нет, тот не знает, что такое снег!

Высохло совсем лицо у деда,

Сморщилось от набежавших лет,

Старые глаза не видят света,

Плохо слышит, еле ходит дед.

Но, когда мы в дедовской каморке

На постое ночью собрались,

Он надел разбитые опорки

И с печи своей спустился вниз.

Глухо кашлял, словно из бочонка.

Ахал! Был он очень стар.

Внучка деда, шустрая девчонка

Быстро вскипятила самовар.

– Значит снова немец… От треклятый!

И когда его угомонят…

Ветер снег крутил и рвал над хатой,

Завывая гулко, как снаряд.

Будто бы судьбу свою вручая,

Внучка чашки подносила нам.

Мы глотали воду, вместо чая

С мятною заваркой пополам.

А потом, уже ко сну склоняясь,

Подсмотрел я, как на образа,

По привычке к богу обращаясь,

Дед невидящие поднимал глаза.

Глушь… Россия…

Снег, поля да звезды.

Бездорожье девственных лесов…

Здесь пространство меряют на версты

И лампадки жгут у образов.

Здесь глазами полными печали,

Чувством дружеским стесняя грудь,

На обратный путь благословляли,

Провожая нас в опасный путь.

И хотя мне ясно и понятно:

– Бога нет!

Но в дедовской избе

Было нескрываемо приятно,

Что молились люди о тебе.

Он шел за всеми, сколько мог,

Превозмогая ног усталость.

Но не хватило сил у ног,

Их отняла седая старость.

Года, уже не те года,

У жизни есть свои законы…

И он тоскливо наблюдал,

Как уходил конец колонны.

Но к вечеру он всех нагнал

И с нами под одною крышей

Остановился на привал.

И лет семнадцати парнишка,

Спросил его: – Послушай, дед,

Зачем ты тянешься за нами?

Тот только посмотрел в ответ.