Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

Кошка служил в последние недели под началом у Евгения Ширинского-Шихматова, который теперь опять был в чине капитан-лейтенанта. Ширинский не обманывался относительно истинной причины такой приязни начальства. Севастополь мертвых рос за счет Севастополя живых каждый день, и уже перерос последний. И начальство, возвращая подозрительным во взглядах молодым людям заслуженные ими чины, надеялось, что такое повышение не воспрепятствует английской бомбе или пуле французского штуцера отправить опасных бунтарей на вечный покой.

Тем не менее Евгений жил на бастионе веселее, чем прежде. Давно прошла пора, когда он волновался, стремясь быть понятым рядовыми, и ощущал, что остается в их глазах барином, хорошим, чудаковатым, но все же человеком иного, господского сословия. Теперь, в блиндаже, в ночных поисках, день и ночь он вел жизнь, ничем не отличную от своей команды, и сами собой создались отношения, о которых он мог мечтать на "Марии". Особенная дружба у Евгения завелась с Петром Кошкою, который даже рассказал капитан-лейтенанту о далеком селе на Подолии и своей матроске Христе. Петр, видимо, очень любил свою жену и все же говорил о ней в прошедшем времени, словно не сомневался, что останется в Севастополе не следует об этом горевать.

Говорили, что Кошка отчаянно храбрый чисто из озорства, по бесшабашной удали. Но Евгений скоро обнаружил, что того и другого недостаточно для объяснения хладнокровного и расчетливого мужества Кошки. Петр, например, в противоположность некоторым другим удальцам, не пил перед вылазкой, не пил и после нее, когда появлялся, гоня перед собой пленников, и устало валил навешанное на себя неприятельское оружие. И оттого матрос Кошка становился непонятным Евгению.

Когда Павел Степанович, посетив команду капитан-лейтенанта вместе с Панфиловым, спросил о Кошке и сказал, что матроса вновь наградят военным орденом, Евгений осмелился спросить:

- А как вы понимаете, что двигает Кошкою в неустанных его дерзких вылазках? Он из крепостных, и жизнь ему ничего не обещает.

Павел Степанович тогда повернулся к Панфилову:

- Слышишь, Александр Иванович? А Евгений - не то, что мы! Считает себя передовых взглядов... Но, голубчик Евгений, иногда и крепостной помнит лишь о том, что он русский, и поступает, как свободный гражданин. И в самом ли деле Россию имеют право любить только господа? Разве одни дворяне создавали в веках наш язык, обычаи, верования, осваивали земли и моря, строили города?

Адмиралы ушли, а Ширинский, повторяя себе слова Павла Степановича, раздумывал: откуда адмирал, так недоверчиво относящийся ко всем новым веяниям, черпает прочную, незыблемую веру в преданность простых людей отечеству? И не это ли делает его душою обороны? ; Как многие молодые люди, Ширинский-Шихматов пренебрежительно относился к опыту старшего поколения. Ему бы полезно было услышать в то время Нахимова и Панфилова: уйдя в штаб отделения, они вспоминали матросов с "Александра Невского" и старого товарища Завойко. Видно, он не разучился ценить рядовых и потому мог противопоставить эскадре союзников упорную и дружную оборону Петропавловека-на-Камчатке...

Вестовые Панфилова принесли адмиралам матросский обед и бутылку вина.

- Все-таки, Александр Иванович, с опозданием, но выпьем по случаю твоего производства?

- Два бокала, - ответил Панфилов, - первый по случаю вашего дня рождения...

- Поди ты, - удивился Нахимов, - и верно, мне сегодня пятьдесят четыре. Платон выболтал?

- А я, кажется, и сам могу вспомнить. Сколько раз праздновали. Но - по совести - напомнил мне Сатин. Наш отставной боцман теперь определился волонтером и состоит здесь канониром.

- Сатин, Сатин... - задумчиво повторяет Павел Степанович. - А не находишь ли ты, Александр Иванович, что у матросов тоже есть традиции, своя, неведомая нам школа мысли. И Кошка у такого вот Сатина или подобного ему воспитывался... И у Кошки следующее поколение заимствует, как любить отечество без наших барских слов. Вот-с Пищенко Трофима, десятилетнего сиротку, знаешь? Бесстрашно под огнем носит к пушке картузы с порохом.

Они выпивают по бокалу любимой Нахимовым марсалы, - бережлив оказался Панфилов. От второго - адмирал решительно отказывается.

- Час, Александр Иванович, неподходящий. Разве вечером, если будет спокойно, загляни ко мне. Мои молодые люди хвастали, что тоже раздобыли вина и скумбрию парового копчения. Загляни, брат Александра, - вдруг переходит он на интимное "ты" и неловко целует Панфилова в колючую щеку.