Мусто Джихашвили - Кавказское сафари Иосифа Сталина[воспоминания родственника Нестора Лакобы]

«Мне ничего не известно об этом альбоме», — сказал я наркому, постаравшись придать выражению лица и голосу максимум прямоты.

«Но он существует, и ты, если захочешь, можешь помочь нам его найти!».

«Я спрошу у сестры».

«Этого как раз не следует делать!».

«В таком случае, я постараюсь тайком разыскать его, и как только обнаружу, сообщу вам».

«Вот молодец! Я в тебе не сомневался. Теперь ты можешь идти, но как только найдешь альбом, неси его сюда, или лучше, позвони мне». И он дал номер свое-го служебного телефона.

Покидая кабинет следователя, Пачулия самодовольно посмотрел на подчиненного, дескать, учись, как следует вербовать людей.

Дома я передал Сарие содержание разговора с Чичико Пачулия. «Они ничего не получат», — сказала сестра.

Однако сжечь документы рука не поднималась. Поэтому мы твердо решили спрятать основную часть архива в другом тайнике, а некоторые бумаги и фото-снимки вместе с макулатурой прилюдно предать огню.

Ночью, я и сестра, как заговорщики, плотно прикрыв кухонную дверь, сорвали одну их досок пола и аккуратно уложили туда все письма и фотографии, не подлежащие уничтожению…

Прошло две недели, я не звонил Пачулия, и он, как ни странно меня не тревожил. Ни по поводу архива, ни по делу Чхеидзе. Чем же объяснялось молчание НКВД? Да тем, что Пачулия было далеко не до бумаг Нестора, — его срочно переводили в другое место. А «жертву» Георгия Чхеидзе — Алексея Агрба вскоре тоже посадили в тюрьму. Мишень террористического акта хромого Жоры перестала существовать.

Моя сестра не сдавалась. А пытали ее самым изуверским способом. Берия лично принимал активнейшее участие в «процессе дознания»…

Как-то Нестор нашел в домашней библиотеке Лаврентия «странную книгу». И удивлялся, для чего она ему. Этой необычной книгой был перевод А. Брюсова пособия для инквизиционных судов по ведовским процессам, под названием «Молот ведьм» (Malleus maleficarum). Нестора трудно было назвать наивным человеком, но в данном случае он недооценил Лаврентия: «великий инквизитор» учился не только у чекистов. Он черпал знания и у коллег в далеком средневековье.

Рассказывали, что Сарие посадили в подвал, наполненный водой, и пустили туда змею. Даже если этот эпизод (а змей Сарие действительно боялась больше всего на свете) является плодом фантазии несчастных, доведенных до умопомрачения заключенных, если история в стиле Оруэлла не имела места в 37–38 г. г, Берия и садистка Подольская все же использовали едва ли не все доступные методы из арсенала истязателей.

После безрезультатных пыток, — Сарие не сказала ничего, — разве что крики смогли выудить у этой стойкой женщины, Берия решился на беспрецедентный поступок. На очную ставку Сарие с сыном. Очная ставка шестнадцатилетнего изувеченного юноши с измученной матерью, — прекрасный шанс, по мнению Берия, выбить у нее признание. Но много ли в человеческой истории примеров подобного злодейства? Видимо Лаврентий в бессильной злобе решил утешить себя чудовищным поступком…

Ей разрешили обнять Рауфа. Наверное, сценарий предусматривал такое действие. Необходимо было довести мать до отчаяния. Дрожащей рукой Сарие погладила сына по израненной голове, но, вдруг твердым голосом сказала:

«Как ты вырос, мой мальчик!»

«Но ты ни разу не взглянула на меня?», — удивился Рауф.

Ее веки так сильно распухли, что она, как ни старалась, не могла открыть глаз. А может быть… она уже ничего не видела…

«Что сказать тебе, мой мальчик?! Готовая уйти из жизни, я не в силах…оставить в душе облик того существа, которое любила больше…».

Но Берия не дал ей договорить. Он уже ревел, он уже командовал приспешникам: «Бейте этого выродка, топчите его ногами! Она не может видеть, зато хорошо услышит! Теперь-то она сама назовет проклятого Нестора «врагом народа». И обо всем, как миленькая, расскажет…».

«Спаси меня, мама, — молил Рауф, — когда эти звери накинулись на него и стали избивать ногами. «Я больше не вынесу…».

Что может быть для матери нестерпимее, чем видеть, как сын страдает из-за нее. Но Сарие прекрасно понимала, что этих выродков унять невозможно.

Из больных глаз ручьем текли слезы, но в тот момент, когда Берия решил, что сумел-таки «расколоть контрреволюционную гидру», Сарие произнесла из ряда вон выходящие слова: «Терпи сын мой, ради отца терпи!».

Задолго до выхода знаменитой статьи А. Солженицина, Сарие своей стой-костью показала, что были в те страшные годы люди, которые сумели «жить не по лжи»…