Эдуард Гурвич - Дерзкие параллели. Жизнь и судьба эмигранта

Встречаясь с журналистами, князь, тем не менее, всякий раз напоминает, что при великой ненависти к советскому строю он по-прежнему остаётся деятельным патриотом России. Кто-то даже назвал его мечтателем, романтиком, прожектером, Дон Кихотом нашего времени. На что Никита Дмитриевич отвечает:

– А я не конъюнктурщик! Мое отношение к России не связано с ее политикой. Потому что политика – временное явление. Тысячелетие мои предки участвовали в создании Российской Империи и у меня есть определенный психологический настрой: я тоже должен что-то делать для России. Даже в коммунистические времена первый подарок я сделал Советскому Союзу (Государственному музею изобразительных искусств им. Пушкина) в 1974 году. Я дарил стране независимо от строя.

И это та правда, которая не осталась неотмеченной. Князь многократно награждался за свою деятельность, в том числе и правительством. Ему пожаловано гражданство, вручён орден «Дружба народов». За вклад в сохранение русского искусства за рубежом Никите Дмитриевичу присвоено звание почетного доктора Санкт-Петербургской Академии художеств.

Завершая это непростое повествование о жизни князя подчеркну, что деятельный характер моего героя мне импонирует. И прежде всего тем, что Никита Дмитриевич не сдаётся и пытается все время что-то планировать на будущее. Подтверждение этому – фрагмент беседы с князем корреспондента радиостанции «Свободная Европа».

Иван Толстой: Три вещи, которые вы хотели бы завершить, довершить и осуществить в вашей жизни, три самых главных вещи?

Никита Лобанов-Ростовский: Первое – увидеть полностью наше собрание в России в нормальных условиях, то есть температура, освещение и прочее. И чтобы это было в Театральном музее, где люди, по крайней мере, по своему назначению, обязаны этим заниматься. Так что даже если оно будет на балансе у Константиновского фонда, то тогда в пользовании оставалось бы в Театральном музее.

Второе – это англоязычное издание о нашем собрании, которое, я надеюсь, выйдет через два года и станет для англоязычной публики, по крайней мере, путеводителем по русской театральной живописи.

И третье – увидеть Российскую национальную портретную галерею действующей. Вот три вещи, которые меня сейчас беспокоят.

Своего героя, Никиту Дмитриевича Лобанова-Ростовского, я воспринимаю, прежде всего, как личность, а затем уже как одного из ярких деятелей русского зарубежья. Я сомневаюсь в своевременности возвращения культурных ценностей в коренную Россию, хотя и с сочувствием отношусь к его усилиям. Народ русский, на мой взгляд, не готов принять такой дар.

Меня, как литератора, привлекает именно необычность его судьбы – родившись князем, Никита вполне мог стать уголовником, алкоголиком, простым геологом, одним из добросовестных банковских служащих. Стал же выдающимся коллекционером-искусствоведом. В том-то и привлекательность его жизненного пути, что наперекор судьбе, он закончил Оксфорд, потом Колумбийский и Нью-Йоркский университеты, сделал завидно удачную карьеру в деловом мире. А затем, с нуля начав познавать живопись, занялся собирательством, научился понимать изобразительное искусство, разобрался в его истории и создал превосходную коллекцию…

Он сделал себя той самой личностью, которую имел ввиду Томас Карлейль, заметив, что «великие люди, каким бы образом мы о них не толковали, всегда составляют крайне полезное общество», что «при самом поверхностном отношении к великому человеку мы всё-таки кое-что выигрываем от соприкосновения с ним», и что «он – источник жизненного света, близость которого всегда действует на человека благодетельно и приятно».

Решившись на дерзкие параллели, я не ставил целью погреться в лучах княжеской славы. Этими параллелями я хотел сделать сопричастными судьбе князя моих читателей, размышлявших, всерьёз думавших когда-либо или решившихся на эмиграцию. Потому что это событие, в конце концов, и в наших столь разных биографиях – самое важное. Эмиграция определила многое, если не всё в жизни князя. Это я понял из наших бесед. Общение с князем оказалось для меня едва ли не более полезным, чем знакомство с документальными материалами его биографии.

Написав эту книгу, я иначе смотрю на многое. История создания коллекции открыла новый для меня мир русской театральной живописи. Так что дело тут не в степени великости моего героя, хотя он для меня, конечно, личность незаурядная. Иначе бы я не стал писать о нём! Дело в попытке реконструировать отрезок времени, в котором мы живем, в желании разобраться шаг за шагом в жизненном пути князя, отобрать, осмыслить какие-то факты его биографии, оставаясь при этом убеждённым, что без такого анализа все авторитеты выглядят дутыми.