Леонид Леонидов - Рампа и жизнь

– «Братья Адельгеймы».

И больше ничего.

– Как у Дон-Кихота была надпись на могильном камне: «Доброму Альфонсо». И больше ничего. Потому что, в конце концов, мы были маленькими дон-Кихотами. Клянусь Богом, мы никогда не играли денег ради и деньги для нас были делом второстепенным. И это была не фраза в устах Адельгейма.

Я отчетливо вспоминаю, как во время екатеринославских гастролей в Зимнем Театре, я говорю своему администратору:

– Слушай, скажи Адельгеймам, чтобы зашли в контору получить гонорар и проверить билеты. После спектакля я буду их ждать.

Сижу после спектакля в конторе – Адельгеймов нет.

На другой вечер повторяю свою просьбу, опять сижу ночью в конторе, и опять их нет.

Что за черт! Терпеть не могу таскать в своих карманах чужое добро.

Наконец встречаю их в гостинице и говорю, что уже два вечера жду их в конторе для получения гонорара, «а вы, господа, не являетесь».

Они как-то по-балетному отступили на два шага и ответили:

– Мы никогда, за всю нашу театральную жизнь, не переступили порога конторы. Нам приносят деньги в уборную после спектакля – вот и все.

– Да, но нужно же проверить билеты?

По условию полагалось им процентное отчисление.

Ответ:

– Мы никогда не проверяем билетов.

– Но как же иначе?

Ответ:

– Всякому человеку мы даем возможность обмануть нас. Но только один раз.

Пришлось носить им деньги в уборную.

Каждый день у них полагалась своя пища: когда, например, Роберт играл «Гамлета», он ел бифштекс и пил ланинскую воду. Когда играл «Отелло», то полагалась по расписанию пимы молочная.

Странные очаровательные люди, белые вороны…

Сознание своей артистической значительности у них было отчетливое.

Уже после революции, при Керенском, вдруг встречаю Роберта в Петербурге, на Невском Проспекте.

Выступает своей своеобразной походкой, на ногах – ботфорты, вид воинственный, бравый.

– Что вы делаете в Петербурге?

– Да вот подал прошение в Военное Министерство… Хочу ехать на фронт и там развлекать солдат чтением. Жду ответа уже третью неделю.

– И что же, когда едете?

– Когда едете! Мне ответили сегодня: «Ну что нам один Адельгейм? Нам для фронта нужно сто-двести Адельгеймов». Вы слышали что-нибудь подобное? Они хотят иметь сто-двести Адельгеймов. Адельгеймы на улицах валяются. На каждом углу стоит Адельгейм и ждет ихнего приглашения.

Возмущению его не было конца.

…И, скажу в заключение, – заветная моя мечта – перенести прах Роберта в Россию.

Если это не суждено мне, – то пусть со временем тот, кто когда-нибудь прочтет эти строки, – пусть он вспомнит о чудесном русском актере, прах которого засыпан чужой для него, итальянской землей. И я уверен, что будет в России намогильный камень с краткой надписью:

«Братья Адельгеймы».

И души театральных дон-Кихотов будут успокоены и благодарны.

Из других «вечных странников» особое внимание должно быть уделено П. Н. Орленеву.

Человек огромного таланта, он был угадан прозорливым А. С. Сувориным и был принят в театр Литературно-Художественного Общества на водевильные роли, которые и играл с неподражаемым мастерством.

Суворин увидел его случайно, в 1895 тоду, на сцене дачного театра в Озерках, где он с Домашевой играл «Школьную пару», «Роковой дебют», «Под душистою веткой сирени».

В этих же самых вещах Орленев и начал свою карьеру и в суворинском театре, но, когда Суворин получил разрешение на постановку «Царя Федора Иоанновича», Орленеву, совершенно неожиданно, было предложено сыграть Царя Федора.

Орленев сыграл и на другое утро проснулся знаменитостью.

Это было такое высокое художественное перевоплощение, что Петербург, видавший виды, ахнул от изумления.

Потом Орленев с таким же мастерством сыграл Освальда в пьесе Ибсена «Привидения».

Молниеносная слава Орленева упрочилась, и русский театр завел новое амплуа: неврастеников. Жизнь сделала свое дело, и неврастеники завоевали права печального гражданства.

Орленев по природе был алкоголиком. Под влиянием успеха, скоро составившейся российской известности, под влиянием легких побед, – побед без режиссера, – под влиянием газетных признаний и восторгов, – он с особой силой отдался своему пороку.

Он никогда не бывал трезв и перед спектаклем отпаивался молоком.

Рассказывали, что однажды ночью, едучи из ресторана домой, он осадил своего извозчика, на пьяных ногах подошел к городовому и в упор спросил его: