Леонид Леонидов - Рампа и жизнь

– У меня шея длинная, Мамонт Викторович.

– Да, шейка ничего себе. Вешать за такие шеи хорошо… Удобно. Ну и вот, слушай меня внимательно: певцов хороших на сцене не мало, но вот артистов, актеров – раз-два и обчелся. У нас вот есть один только – Фигнер, да и то слабизна. И голоса совсем уже нету. А если тебе дать актерскую суть, то ты весь мир раскачаешь. И судьба благосклонна к тебе: она с первых твоих младенческих шагов ставит тебя на путях Мамонта Дальского – самого Мамонта Дальского, самого Дальского, единого нашего настоящего трагического актера! Лучшее украшение нашего Александринского Театра и вообще всей Российской сцены! На него там не надышатся, им там восхищаются, ценят, уважают! и о, люди – порождение крокодилов!.. на свете, друг мой Фридрих, есть многое такое, что и тебе даже, ишаку, не снилось! Да-с!

– Да я потому и прибиваюсь к вам, Мамонт Викторович.

– Ах, только потому?

И Дальский вдруг вскипел.

– Ах, только потому? Значит, ты только пользы от меня ждешь? Чтобы я тебя, сукина сына, ремеслу выучил? А потом ты мне на хвост наплюешь? Самого меня, Мамонта Дальского, не любишь? Я для тебя хурма японская? Скот! Дурак! Пошел вон!

– Мамонт Викторович, вы не так меня поняли…

– Скажите, пожалуйста, я не так его понял! Шекспира понимаю, Шиллера понимаю, а тебя, осла, не понимаю. Пошел вон!

– Я не то хотел сказать, Мамонт Викторович.

– Я знаю, что ты хотел сказать. Я и не таких еще, как ты, раскусывал.

– Простите, Мамонт Викторович.

– То-то, простите… Лети сейчас на Невский и купи три пары молочных сосисок. И полбутылки нежинской!

– У меня мелочишки нет, Мамонт Викторович. Мелочишки нет, и разменять нечего, так что ли?

И Дальский вдруг раскатисто рассмеялся. Долговязый вздохнул с облегчением.

– Возьми вон там, в жилетном кармане.

Долговязый поднес ему жилет.

– Достаньте сами, Мамонт Викторович.

– А сам почему не берешь?

– Неловко как-то, Мамонт Викторович.

– Бери, бери, не ломайся. Ты – великий артист и другого великого артиста обворовывать не станешь. А потом поедим, выпьем и пройдем из «Бориса». Коронацию! А теперь пулей лети. Жрать захотелось.

Долговязый вылетел пулей, счастливый и радостный – гроза прошла.

Имя долговязого было: Федор Иванович Шаляпин.

Через четверть часа сосиски грелись на спиртовке и на столе аппетитно красовалась, в форме Эйфелевой башни, розовая, прозрачная рябиновка.

– Я, Мамонт Викторович, еще у Филиппова пять пирожков прихватил. Ваши любимые, с капусткой. Только что из печки вынули…

– Молодец! Открой рябину-матушку.

Долговязый, с ученым видом знатока, хватил ладонью по дну бутылки, и пробка как-то радостно вылетела.

Дальский приложил горлышко ко рту, выцедил половину и сказал:

– «Выпьем с горя… Где же кружка?»

– Мы по-военному, Мамонт Викторович.

– Давай пирог скорее.

Шаляпин подал промасленный мешочек с пирожками. Мамонт перекусил один и с наслаждением зажевал.

– Говорят – я алкоголик. Вздор какой! Алкоголик не закусывает. Алкоголик понюхает корочку хлеба и делу конец. А мне жрать, жрать давай! Сосиски давай, дьявол!

Шаляпин вынул дымящуюся сосиску и подал. Достал с окна горчицу.

– А ты чего не выпьешь?

– Жду вашего разрешения, Мамонт Викторович.

– Какой дурак!

Шаляпин нацелился было на горлышко, но Дальский крикнул:

– Не смей из горлышка! Возьми рюмку!

Шаляпин взял рюмку.

– Ну, вот то-то. Ты не обижайся, Фридрих, я не совсем в себе…

Еда кончилась.

– Как же насчет выхода, Мамонт Викторович?

– Насчет выхода? Вон – ширма. Это – собор. Там тебя великий патриарх только что повенчал на царство, на российское царство – понимаешь? Теперь ты, внутренне взволнованный, а снаружи спокойный, выходишь к народу. Тут тебе орут славу, звонят колокола и тому подобное. А ты в ответ: «Скорбит душа…»

Шаляпин пошел за ширму и вскоре вышел оттуда в царской позе.

– А где же посох?

– Посоха нет, Мамонт Викторович.

– А ты сделай так, чтобы я видел его в твоей руке. Это же и есть актерское искусство. Вали снова.

Шаляпин снова вышел из-за ширмы, протянув руку, как бы с посохом.

– Это, брат, ты не посох держишь, а селедку за хвост. Дай мне купальный халат.

Через секунду из-за ширмы выходит Дальский. И Шаляпин побледнел. Действительно, в правой руке, пустой – был посох. Чудо! Казалось, что даже было слышно, как он постукивает.

– В чем дело, Мамонт Викторович? Как это вы?

– А это очень просто. Секрет такой есть.