Леонид Леонидов - Рампа и жизнь

– Кто у аппарата?

– Полковник Б.

Мой добрый знакомый, бывший полковник бывшего генерального штаба.

Надо сказать, что незадолго перед тем в Харьков приезжал «фельдмаршал» Л. Троцкий, объявил мирный Харьков крепостью и назначил полковника Б. начальником этой крепости.

– Чем могу служить?

– Не угодно ли вам заехать ко мне на минутку по важному делу.

Я являюсь.

Грешным делом, думал, что дело в билетах.

Ничего подобного.

Полковник берет с меня честное слово полной тайны, потом подводит к географической карте и говорит:

– Видите эту линию?

– Вижу.

– Это – большевистский фронт. А эту линию видите?

– Вижу.

– Это – белый фронт.

– Дальше? – спрашиваю, как барон в «На дне».

– Дальше, – говорит полковник, – дальше вот что. Через несколько дней белые будут в Харькове.

И на реплику горьковского барона отвечает мне словами Чебутыкина из «Трех сестер»:

– «Не угодно ли вам этот финик принять?»

Очень был театральный человек.

24 мая 1919 года Харьков без единого выстрела был взят Добровольческой Армией.

Мы продолжали играть, так как никто из труппы в Москву не спешил.

В день, когда вошли первые войска, мы играли «Вишневый сад». Вечерний спектакль из-за экономии света начинали в четыре часа. Не успел начаться второй акт, как на Сумской улице, где помещался Городской Театр, появились первые разъезды, причем для переполнившей театр публики это случилось совершенно незаметно: в театре не было слышно уличного шума.

Я решил объявить публике о том, что произошло, с просьбой сохранить спокойствие.

Публика ответила дружными аплодисментами, и спектакль продолжался.

Лишь в половине июля мы благополучно закончили харьковские гастроли.

Таким образом, мы перешли от красных к белым.

По моему совету, пригласили в группу синельниковских артистов, которые оставались в Харькове: прекрасного актера М. М. Тарханова, брата И. М. Москвина, и его жену Е. Ф. Скульскую. М. М. Тарханов был нам необходим для расширения репертуара.

Из Харькова наш путь был в Крым – в русскую Италию…

И хотя мы вышли из красной зоны, но в общем разницы бытия не чувствовалось.

– Что есть революция? – спрашивал один публицист, и отвечал: – Революция – это расплавленная государственность.

А что есть государство? Это – отвердевшая революция.

Эта расплавленность чувствовалась и в белой зоне.

Здесь война проходила в атмосфере гомерических генеральских кутежей. Особенно отличался в этом отношении очень популярный атаман Шкуро, – человек, несомненно, одаренный, но кутила первостепенный.

Преходящая «государственность» все больше и больше приходила в расплавленное состояние.

Расплавилось все до неузнаваемости – вплоть до самого глубокого произвола. «Благодарное население» поставляло все, и платил за эти «поставки» только Господь Бог.

В постоянной тревоге будущее было окутано холодным туманом и было только одно желание: забраться в какую-нибудь невылазную дыру поглуше, – лишь бы только не видеть того, что делается на белом свете.

Добрались до Евпатории.

Как все Божие было прекрасно: море, воздух, солнце, горы! После дальнего бега немного отдышались. У некоторых актеров неподалеку от Евпатории были небольшие именьица. О. Л. Книппер-Чехова уехала к себе в Гурзуф.

Отдых – отдыхом, но нужно кому-то думать и о дальнейшем.

Дальнейшее выпадало на мою долю. Я был главой этой небывалой в летописях русского театра экспедиции.

И, пока актеры начали готовить новый репертуар, я должен был оформить все практически – иными словами: надо было опять куда-то ехать, опять искать театральные помещения, заключать контракты, подготавливать зимний сезон и все это в условиях, давно переставших быть нормальными.

И вот, в один прекрасный день, мы с Берсеневым выехали обратно в Харьков.

Симфония продолжалась: переполненные вагоны, вместо дверей лазят в окна, сыпной тиф, грязь, толкотня, давка, и на каждом шагу знаменитая проверка документов.

Единственное звание, которое еще как-то уважали, было звание актерское и, в особенности, звание артиста Художественного Театра.

Кое-как доползли до станции Синельниково.

Здесь было особенно тревожно. Говорили, что пошаливают «шкуринцы». «Пошаливают» это выражение разбойничье. И действительно – на станции я вылез из вагона и пошел в буфет, так как жажда замучила, но, когда ударил второй звонок, я побежал к своему вагону, уже занес ногу на первую ступеньку, но втиснуться на площадку не мог, ибо коридорчик был вплотную заполнен. Чувствую, что сзади мне кто-то поддает грудью. Обернулся, солдаты в примелькавшихся шкуринских папахах. С ног до головы обвешаны наганами, несуществующими знаками отличия, лентами, орденами. Разит от них сивухой невообразимо. Вид наглый, победительный – все дозволено!