Анатолий Райшев - Моё земное притяжение…

Зэки организовали стол, стрясли духи из фанфуриков в стаканы, нарезали колбасы, хлеба. Чувствую, что в чистом виде эту белиберду я вряд ли выпью – это ж не водка, это – духи с соотвествующим ароматом и приличными градусами – 70—90! «Мужики, – говорю, – я, наверное, буду разбавленные духи пить!» «Разбавленные – так разбавленные!» – отвечают гости. Наливают в стакан с духами воды, и эта смесь на вид становится не как спирт, разбавленный водой – образуется какая-то взвесь мутного, молочного цвета, кисельного состояния. Ну, вообщем, оДУХотворяемся по самое некуда! Я вырубаюсь!

Наутро собутыльники – ДУХоборцы снова приходят ко мне, подымают меня еле живого и снова начинаем причащаться. До упаду! И так три полных дня!

На четвертый день, утром, я в отрубе лежу на полу после вчерашнего ДУХопричастия. В вагончик заходят бригадир и почти вся бригада. Наверное, видя, что я оклёмываюсь, Игорь говорит: «Ну, что будем делать с Толиком? Три дня пьянствует, не работает. Как бы мы его не уважали, но надо и меру знать. Что будем с ним делать? Увольнять?» Вообщем, бригада решает – как только я очухаюсь, они мне тихо, по-мирному скажут, чтобы я писал заявление на увольнение по собственному желанию. В то же время слышу, как Игорь говорит, чтобы больше никого из посторонних в вагончиках не было: «Пусть Толик очухается!» Я решил: «Всё! Завязываю с духами!». Лёвка рядом лежит. Облизывает мою, но уже морду.

Наверное, еще пару дней я приходил в себя. Здоровье подорвал, грудь впала. И спасибо бригаде – увольнять меня не стали. Я оклемался, вошел в рабочий и охотничий ритм. Всё вернулось на круги своя.

Вот так вот я три дня упивался духами. Потом долго я не мог терпеть их запахов – меня от них тошнило.

***

Вот и подошел я, наконец, к рассказу о Нем. У народов ханты и манси медведь – тотемное животное. Об этом я, конечно, знал, еще по Тугиянам, где родился, где прошло мое детство. Еще совсем малым, лет шести-семи, я хаживал с пацанами на Медвежьи пляски или Медвежьи игрища, сейчас по-разному это называют. Но в те далекие годы в Тугиянах, да и не только, это было не театрализованное представлением, все происходило согласно вероисповеданию аборигенов. В те годы был жесткий запрет на Медвежьи пляски и на все, что было связано с язычеством, шаманизмом. Обряд этот проходил скрытно. «Чужаков» на такие игрища не пускали, да их и не было в деревне.

Мы очень сдружились с Иваном Семеновичем, его сыновьями. Я старался помогать ему во всем. Как-то в один из своих приездов Иван Семенович сказал: «Толя, ката путит пальшой снек, ты пайтешь к Нему кости». Говорил он не очень хорошо на русском языке, придется переводить, дословно это звучит так: «Толя, когда будет большой снег, ты пойдешь к Нему в Гости».

Числа 15 декабря Иван Семенович приезжает на оленьих упряжках за мной. Игорь, бригадир, и вся бригада меня с удовольствием отпускают на охоту на медведя на столько дней – на сколько потребуется. Никаких заявлений я, конечно, не писал. Кроме азартного интереса у бригады было желание покушать медвежатину, если, конечно, все сложится удачно. А они в этом были уверены.

Середина декабря месяца – дни самые короткие. На стойбище мы подъезжаем уже в темноте. Стоит чум. Зимний – конический шалаш из жердей, покрытый оленьими шкурами.

Заходим в чум. В семье Ивана Семеновича три сына и дочь.

Старший сын Николай, ему лет 15—17. Правая рука полувысохшая, но он приноровился и по хозяйству все делал – обихаживал оленей, запрягал, управлял ими, занимался охотой, рыбалкой. В школе не учился, русский язык почти не знал, но деньги умел хорошо и безошибочно считать.

Потом – Витя, лет двенадцати. Два года его забирали на учебу в интернат. Тогда, перед началом учебного года, по стойбищам летал вертолет и детей почти что силком, принудительно забирали, увозили в село, где был для них интернат. После двух лет мытарств, он перед сентябрем, заслышав вертолет, куда-нибудь убегал, прятался. Родители к этому так относились: хочет – пусть учится, не хочет – пусть убегает. Не заставляли, не принуждали к учебе. Они хорошо знали негативную сторону интернатовского сосуществования. Но при этом, Витя лучше всех понимал и разговаривал на русском языке.

Младший сын Толя – Анатолий Иванович, мой тезка. Такой шабутной, веселенький молодой мужичок лет семи-восьми. Всегда был занят какими-либо хозяйскими делами, умело обходился с оленями, управлял ими, запряженными в нарты. Мы с ним сдружились. Он всегда приезжал с отцом к нам на базу. Его все интересовало – был любознателен.