Барон фон Хармель - В Москве у Харитонья

Начало XXI века. Девочка, беленькая, аккуратная, гладко причёсана, скромно одета. Хорошо отвечает. Очень. Ставлю отлично и протягиваю ей зачётку: «Отлично разбираетесь-Word, Excel, PowerPoint,Windows – всё просто экселент», у вас бойфренд – программист?» «Нет» – отвечает, – «Мне нравится чатиться, я медсестрой работаю, в основном в выходные и по ночам, полно свободного времени, вот я и переписываюсь с друзьями в онлайне». «Молодец, у нас на факультете информатики не все так владеют компьютером как ты, будучи медичкой». Улыбается, смотрит на меня пристально: «А можно мне вас тоже спросить?» «Конечно, можно, валяй, спрашивай, если ты про жену, то разведен, она меня сама бросила три года назад, а может и больше, я знаю про три». «Таких как вы не бросают. Вас и не поднимешь-то, уж очень вы умный и очень уж знаете много, женщине такого трудно осилить. Умишко слабоват. А вот мне интересно, зачем вы на занятиях по информатике все время классиков цитируете – Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, ну прямо все время цитируете, а зачем?» Отвечаю: «Понимаешь, у меня ассоциативная память, я цитирую по ассоциации, потому что по смыслу цитата уместна. Понимаешь?» «С трудом понимаю, мы-то этого ничего не читали не помним и не понимаем, так что ваши цитаты нам только мешают, отвлекают нас, понимаете?»

Вероятно, начинаю понимать, с трудом, нехотя, но приходится. Культура конечна, потому что, если не читают Гоголя и Лермонтова и им не нужно это, и без этого они живут, значит они уже другая популяция – «digital generation». А раз им не нужен Гоголь и Достоевский – значит всё бессмысленно, значит после человека вообще ничего не остаётся. Всё имеет своё начало и конец и всё проходит. Вот вымрет моё поколение и ничего не останется. Будут чаты, социальные сети, придумают что-нибудь новенькое, но никто не будет читать по ночам Бальмонта и Есенина. На скорость это не влияет, прямо ни разу, как говорят мои студенты!

Середина 80-х. Моя племянница учится в Гнесинской школе по классу арфы. Ежегодно все классы по всем отделениям дают сводный концерт. Играют дети, работают педагоги, в зале сидят умиленные родители. Как вдруг, худенький вихрастый мальчик, очень еврейский, садится за фортепьяно, немного потирает руки одну об другую и начинает играть. Я дилетант, но после первых же звуков ясно, что-то не то. Играет не ребенок, не десятилетний мальчик. В школьном концертном зале происходит действо и ещё какое! Мальчик заканчивает играть, встает из-за инструмента, кланяется. В зале гробовая тишина. Из глубины зала голос: «Мальчику этому не надо продолжать ходить в школу, и в Косерваторию ему поступать незачем, потому что ни Листа, ни Шопена, ни Рахманинова давно нет в живых, а больше ему учиться фортепьянной игре не у кого. Он сам ГЕНИЙ». Все поворачивают головы. На самом последнем ряду, возле прохода сидит Святослав Теофилович Рихтер. А играл Евгений Кисин.

1989 год, Москва, Большой зал Консерватории. Евгений Кисин играет Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром. Большим симфоническим оркестром дирижирует Великий Герберт фон Кароян.

Караян болен. Он не может стоять за дирижерским пультом. Он дирижирует, сидя на высоком барном стуле. Лицо его прекрасно как и всегда, когда он играет музыку. Заканчивается концерт, Кароян берет Кисина за руку, подводит его к краю рампы и в низком глубоком поклоне чуть отходит назад, оставляя Кисина одного у края рампы и громко на весь зал говорит: «Теперь я могу спокойно уйти, потому что музыка остается в надежных руках», и уходит со сцены тяжелой походкой очень больного человека.

ПРОКУРОР: Вы говорите, что, будучи офицером СД, вы в соответствии с уставом исполняли приказы, так как за неисполнения приказа по законам военного времени вас могли растрелять?

НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ГЕСТАПО IV-B-4 Адольф Эйхман: Да, это так.

ПРОКУРОР: В июле 1942 года пехотная дивизия вермахта с Восточного фронта в связи с понесенными тяжелыми потерями была отправлена на переформирование в Германию. На маленькой станции на польской территории эшелон остановился для замены паровоза и комнадир дивизии был вызван к коменданту станции, где ему был вручен приказ о том, что взвод из его дивизии должен быть выделен в распоряжение офицера СС для проведения акции, для растрела евреев. «Но мы боевая часть, отправлены с фронта для отдыха и пополнения, мы потеряли больше половины личного состава солдат и офицеров». «Это приказ, – бесстрастно заметил комендант.